Между тем вопли дяди Уильяма утратили свою эмоциональную наполненность, сменившись протяжными жалобными стонами. Иногда в них звучало мое имя — но теперь дядюшка уже не храбрился, а призывал меня на помощь, что было чрезвычайно приятно для моего слуха. Судя по всему, он до сих пор не имел ни малейшего представления о том, что такое с ним творится, и был в несказанном ужасе. О да, когда Смерть приходит облаченная в Тайну — это действительно Страшно.
Постепенно амплитуда колебаний маятника, который представляло собой тело моего дяди (или, вернее, то, что от него осталось), уменьшилась, и наконец мешок повис неподвижно. Я подошел к нему и уже собирался нанести дядюшке coup de grace,[3] когда вдруг услышал, а перед тем даже почувствовал через подошвы, по сотрясению почвы, что надвигается нечто катастрофическое. Бросил взгляд в сторону, куда удалился баран, — и едва успел отскочить.
«Нечто катастрофическое» надвигалось с грохотом, как поезд или горный обвал. В тридцати футах от нас стремительное облако пыли, которое оставляла за собой и вокруг себя туша несущегося сквозь пространство барана, вдруг остановилось — и из нее по высокой дуге, подобно огромной птице, выпорхнуло длиннорунное и длиннорогое тело.
Оно взмыло в воздух так легко и изящно, словно полет для него был естественней бега, и неслось с такой скоростью, что взгляд не успевал ее оценить. Однако и того, что я все-таки увидел, оказалось достаточно для умиленного преклонения перед всемогуществом Творца. Совершенство прочерченной в воздухе дуги было таково, что хотелось забыть о ее стремительности: в памяти осталось медленное и плавное движение, именно полет, а не прыжок. Пространство и время равно склонились перед бараном, структура мироздания менялась, сопровождая его блистательный бросок. Если пробег Зверя по земле внушал ужас, то его ангельский взлет вызывал восторг. Уже не злобный овен, а благороднейший агнец плыл через воздух, смиренно склонив голову, подогнув передние конечности и по-птичьи отведя назад сведенные вместе задние. На высоте сорока или даже пятидесяти футов — поскольку движение все-таки было стремительным, примитивный человеческий глаз не в силах оценить точнее — это существо достигло апогея своего сверхъестественного прыжка, на мгновение словно бы замерло, а потом, не изменяя своей плывуще-летящей позы, почти отвесно устремилось вниз. Лишь в последний миг перед ударом чары распались и полет, перестав казаться медлительно-плавным, стал молниеносным, каким он, собственно, был изначально.
Баран ударил в мешок со звуком, с которым поражает цель пушечное ядро. В верхнюю часть мешка, туда, где находилась голова и шея моего несчастного дяди.
Удар был страшен. Он раздробил череп, сломал шею, оборвал веревку и не просто вмял мешок вместе с телом в землю, но буквально расплескал его, как грязь.
От сотрясения остановились все часы во всех городках и поселках между Лон-Хэнд и Датч-Дэн. А высокоученый профессор Дэвидсон, который случайно оказался в наших краях, убедительно объяснил, что волна колебаний грунта шла севера на юг и была вызвана не землетрясением, но, скорее всего, падением метеорита; поэтому… Впрочем, что поэтому, уже неважно…
Короче говоря, леди и джентльмены, я имею основания полагать, что убийство моего дядюшки Уильяма является эталоном злодейства. И превзойти его удастся не скоро. Если вообще когда-нибудь удастся.
Примечания
1
Читатели, конечно, и без подсказки понимают, что законы судопроизводства здесь намеренно выдержаны в том же духе, как у Джерома К. Джерома в новелле «Главный Герой». Но в данном случае градус абсурда дополнительно увеличивается, т. к. судья предписывает прокурору действия, отдаленно (конечно, не в такой гротескно-пародийной форме) подобные тем, которые на самом деле должен предпринимать адвокат, — причем не в начале процесса, а по его завершении.
2
Это описание соответствует масонским обрядам. Конечно, общая обстановка масонской ложи передана здесь не менее гротескно, чем ранее — обстановка судебного заседания.
3
Coup de grace — удар милосердия, «смертельная благодать»: в переносном смысле — избавление от мук (фр.). Термин пришел из средневекового рыцарского быта: так назывался удар (для него использовался особый кинжал-мизерикорд, «кинжал милосердия»), которым добивали поверженного противника.