Тут же из соседнего прохода вышли ещё пятеро, но уже принадлежащие к другой команде — полицейские в силу профессиональной специфики клановую принадлежность обеих групп идентифицировали влёт.
— Эдогава-кай, — переглянулись патрульные задумчиво. — И эти. Самые. — Название второй организации вслух не прозвучало.
В отличие от сотрудников МО, с которыми разгорался конфликт, любому омивари-сан (ещё и работающему на улице) достаточно увидеть характерные татуировки и символику на одежде, чтобы понять, с кем имеешь дело.
— Похоже на их совместную операцию, — бесстрастно констатировал сержант напарнику.
Армейские не поняли, что имелось в виду, но это отлично понимали полицейские — пятёрка нашумевших борёкудан Миёси Мая явно получила усиление то ли ситуативными коллегами, то ли подельниками.
В узких кругах профессионалов не менее известные ультраправые буквально накануне заявили вслух о парламентских амбициях на будущих выборах. Их организация имела не по-детски серьёзное боевое крыло (достаточно большая головная боль для МВД, ну да ладно. Сейчас не до теоретических выкладок).
К классической якудзе вероятные будущие парламентарии, строго говоря, не принадлежали, однако в данный момент обе группировки действовали сообща — служителям закона такое очевидно по ситуативному контексту.
По темам, которые относились к компетенциям полиции Токио, именно эти ультраправые в содружестве с Эдогава-кай вот уже пару дней как дудели в одну дудку. Скорее всего, даже изображали некую общую мелодию, однако нюансы — явно не уровень городского патруля, пусть болит голова высокого начальства.
Здесь и сейчас у пары правоохранителей была своя задача, весьма близкая к невозможной — нужно каким-то чудом не дать специальному транспорту Министерства Обороны, не подлежащему полицейскому досмотру, эвакуировать убийц из глухого райончика, куда неимоверными усилиями правоохранителей убийцы Янагиды были вытеснены с городских улиц ближе к периферии.
Знал бы ещё кто, чего это Токийскому Департаменту стоило.
— Как вы нас нашли? — сержант-патрульный сориентировался в изменениях обстановки и сообразил, что гангстеры здесь присутствуют исключительно чтоб помогать.
— Да это мы и лили целеуказания в ваш штаб! Весь последний час! — искренне возмутился нескладный очкарик, тоже имевший вполне определённые татуировки и державший в руках планшет.
Технарь якудзы довернул гаджет, чтоб экран стал виден полицейским. Те хрюкнули и синхронно покосились вправо-вверх-назад: дроны, которые помогли вывести убийц, принадлежали не МВД. Пара из них и сейчас кружила в отдалении, дисциплинированно передавая чёткую картинку.
— Ух ты. А ведь эта модификация камер не разрешёна гражданским! — армейский не стал изображать ложной неловкости и беззастенчивого заглянул в чужой экран вслед за полицией.
Параллельно давая понять присутствующим, что в ситуации тоже ориентируется, по крайней мере, в контексте обеспечения анонимности предполагаемых убийц (они же — его вероятные коллеги).
Вояка, как и все, пару секунд следил за парящими в высоте искусственными птицами. Патрульные, внимательно наблюдавшие за его эмоциями, были готовы спорить: на лице армейца мелькнула и тут же исчезла откровенная досада, переходящая в озабоченность.
— Это же прямое нарушение закона! — Из злополучного фургона-грузовика стремительно полез наружу старший рангом, оперативно реагируя на перемены. — Вы не имеете законного права использовать такую технику! — обращался он почему-то к старшему ультраправых, косясь при этом на полицию.
Видимо, офицер Сил Самообороны Японии не различал будущих политиков-ультраправых — и откровенных гангстеров-якудза. В силу собственной ведомственной специфики армейский чин банально не шарил в уличных нюансах и все крепкие бойцы улицы были для него на одно лицо.
— Невежество рождает необычайную смелость в суждениях, — хохотнул младший полицейский, будучи понят лишь напарником.
— Вы собираетесь с этим что-то делать⁈ — по-видимому, старший из вояк интуитивно ощутил, что инициатива вместе с победой из их рук стремительно ускользают. — В вашем присутствии происходит грубое нарушение закона! — палец обличительно вытянулся в сторону безмятежно порхающих дронов. — Это правонарушение либо даже преступление! — нападение всегда было лучшим методом защиты.
— Именно поэтому мы здесь, — безукоризненно вежливо поклонился безвестный сятэйгасира-хоса из Эдогава-кай. — Да, вы полностью правы, военный-сан. Мы действительно не имеем права использовать эти камеры, потому и подошли — готовы ответить за свои художества по всей строгости закона. Признаёмся чистосердечно и настоящим собственноручно передаём себя в руки правосудия.
Пара армейских, находившихся на улице, затеяла озадаченно переглядываться с коллегами, сидевшими в транспорте.
— Статья номер… процессуального кодекса… — ровно продолжил заточенный именно на эту ситуацию борёкудан. — «В случае добровольного раскаяния, правонарушитель имеет право обратиться к ближайшему сотруднику полиции, находящемуся при исполнении».
— Что мы и делаем, — к общению подключился один из ультраправых.
Что характерно, раскаяние ни в одном голосе не звучало, однако с точки зрения закона важен текст, а не интонации. Особенно если этот текст произносится в присутствии группы неангажированных независимых свидетелей — каковыми по ситуации парадоксальным образом являлись и патрульные, и армия.
Правоохранители понимающе переглянулись ещё раз, отвешивая короткие и почти незаметные поклоны гангстерам: якудза открыто заявили, что прямо вмешиваются на их стороне. При этом без колебаний жертвуют собой в процессуальном плане.
Вот в каком контексте: мы преступники, обратного не заявляем, мы действительно нарушили закон — вот наши видеозаписи, добытые с использованием запрещённой техники.
За свои действия мы готовы отвечать, но абсолютно случайно эти записи являются доказательствами уже другого преступления в совсем другом деле — имело место и не наше преступление (наверное), полиция гнала по городу подозреваемых, а мы это всё сняли.
— Что вы имеете в виду⁈ — главный армеец отбросил вежливость, занервничав.
— Вам уже без разницы, — ухмыльнулся старший патруля. — Ваши исполнители по-любому приплыли, — добавил он почти неслышным шёпотом.
Суд Японии (в МВД, в отличие от МО, это знают все) всегда рассматривает все улики без исключения — гангстеры сыграли именно на этом.
Применительно к реалиям: если на запрещённую камеру якудзы, летящую над городом на дроне, попал чужой проступок — запись борёкудан будет являться вполне себе полноценным доказательством этого самого проступка в любом японском суде. Или не проступка, а тяжкого уголовного преступления (квалификация является прерогативой следствия и суда).
Другое дело, что хозяева видео-оборудования за такую «помощь следствию» тоже прямиком попадают под суд, без подробностей, последствия вариабельны и не факт, что для конкретных бойцов Эдогава-кай безболезненные — вплоть до пары лет в помещениях камерного типа с ну очень короткими прогулками в строго установленное время.
Что-то такое промелькнуло и в голове армейского — сержант полиции это увидел чётко — поскольку вояка на пальцах выбросил какое-то сообщение коллегам.
Некий оговоренный сигнал⁈ На который, к слову, молниеносно среагировал ультраправый:
— Омивари-сан, извините, что беспокою. У вас некие процессуальные затруднения? — лысый, с головой в шрамах, уродливый мужик