— Нет уж, Казимир Федотович, я не умею верхом. Лучше уж на бричке!
— Это Липа. С завтрашнего дня ты будешь на ней учиться ездить. Пока Ермол покажет, что к чему, а потом я подсоблю.
— Да зачем мне ваша Липа? — завопила я. — Я же этот… дуб дубом! А грохнусь — опилок не соберете! Лучше пешком!
— Ермола каждый день гонять на фабрику не буду, у него по дому дел довольно. Пешком долго. Верхом быстрее выйдет.
— Да куда мне спешить-то?
— Жалование повышу до тридцати серебряных в месяц.
Я живо захлопнула рот. Столько наилучший мастер на заводе получает. Мне же десять монет полагалось. Ух! Это сколько ж дров можно на тридцать серебрух купить? И одеяла новые. И крышу по весне перестелить… А может, даже простеньких магический светильник из Большеграда привезти, все зимою не со свечами сидеть.
— Я согласен. Только утром так утром. Сейчас сил нет.
— Сейчас и не нужно. На вот, возьми, угости ее.
И Казимир вручил мне пару кривых зеленых яблок. Падалица, верно. Но не думаю, что лошадь будет привередничать.
Робко я подошла к серой Липе, протянула яблоко на ладони. Она весьма деликатно обслюнявила мне руку.
— Это лошадь Радмилы Озеровой. Послушная, умная. Я попросил для тебя. Тетушка Радмила все равно уже не ездит верхом, а невестка у нее, кажется, опять в положении. Нет работы для липы. Разве что Митяй скоро подрастет.
Я закатила глаза. Славно, конечно, что специально для меня лошадь привели. Но могли бы и моим мнением поинтересоваться. Все же я никогда не училась. К счастью, Липа слопала все яблоки, и я перестала быть ей интересной. Можно было возвращаться в дом. Мыться, одеваться в чистое и ужинать. А за ужином рассказывать о своих успехах.
— А зачем ты к Жданычу пристал? — не сразу понял Казимир. — Он никогда в воровстве замечен не был, а что тебя не пустил, так правильно и сделал. Я же велел тебе приличную одежду купить, а ты опять в обносках. Голытьба фарфор не покупает. Она его или ворует, или бьет. А если и нет — то только грязи натащит.
— Нормальная у меня одежда, — пожала я плечами. — Чистая, теплая, по размеру. Чего еще-то надобно?
— В следующий раз я с тобой поеду и сам выберу, ясно?
— Ясно-ясно, — закивала я, прикинув, что со дня на день дожди начнутся. Не до поездок будет. А потом пока дороги высохнут, пока снег ляжет. А к весне, коли живы будем, так и купим что покрасивше.
— Про чашки отдельные — это глупость, конечно. Так делать не станем. А вот половину сервиза, пожалуй, можно продавать. Только как чайник делить?
— Ну хоть чайник отдельно продать можно? Ведь чашек — дюжина, а он один.
— Чайник, пожалуй, можно.
— Знаете, что я еще придумал? — вдохновенно продолжила я. — А что, если нам с чайной лавкою сотрудничать? Они пару наших сервизов на полки поставят, а мы их чай. Славно получится. Взаимопомощь, так сказать.
— Тогда и с кондитерской лавкой можно, — подумав, согласился Долохов. — Купим у них партию пряников и в подарок дадим тем, кто много денег в лавке оставит. А они будут наши чашки дарить.
— Так стало быть, нужны отдельно чайные пары? — усмехнулась торжествующе я.
— Стало быть, нужны.
Радуясь одержанной победе, я отправилась спать. Да, такая жизнь куда интереснее, чем в мастерской целыми днями сидеть. Ай да Марушка, ай да удачница! Вот что значит талант, помноженный на храбрость!
***
Верховая езда давалась мне непросто. Лошади я боялась. Даже выучившись держать равновесие, в седле я держалась неуверенно, прекрасно понимая, что когда Ермол водит Липку кругами вокруг усадьбы — это одно, а на дороге да в одиночку выйдет совсем другое. Впрочем, Хозяин не требовал с меня немедленных результатов. Он всегда и во всем давал мне время на обучение.
Пока же я моталась с Ермолом на завод, на карьер, в Большеград… едва ли не каждый день, а Казимир Федотович медленно, но уверенно шел на поправку. Курил, разумеется, папиросы от меня прятал, но запах-то не спрячешь. Я ничего ему не говорила: взрослый уже мальчик. Это я Ильяну подзатыльник выпишу, а что с Долоховым делать, даже и не знаю. Можно было бы одному из лекарей наябедничать, но сдается мне, они это и сами прекрасно знали. К тому же я уезжала обычно рано и лекарей встречала только мельком.
Зато вернувшись однажды с завода, обнаружила на подъездной дорожке сразу два приличных ландолета. У Казимира Федотовича, никак, гости?
— Один экипаж мне знаком, — сказал Ермол. — Это Гальянов прибыл. Кто второй, не знаю.
Так и не вспомнив, откуда я слышала про Гальянова, легкомысленно пожав плечами, я отправилась прямиком в гостиную, где слышались голоса.
— Хозяин, я привез отчеты…
— Пошел вон отсюда, — остановил меня холодный и властный голос Долохова.
— Но я…
— Место свое забыл? Сказано — вон пошел. Жди в кухне с прочею прислугой. А будешь перечить — прикажу всыпать плетей.
Ошеломленно моргая, я закрыла дверь. Губы задрожали, в груди заледенело. Чего это он? За что? Никогда еще Долохов не разговаривал со мной так жестко и высокомерно. Вообще ни с кем не разговаривал в таком тоне на моей памяти!
Да он пьян, вероятно! А ведь ему никак нельзя!
Затаив дыхание, я прильнула к замочной скважине.
— Нет, не наливай мне, лекари запретили. У меня свой напиток, на меду и травах.
— Что, даже рюмочку нельзя?
— Ни капли. Курить бы еще бросить, но не выходит. Как про Ольгу вспоминаю, так в груди клокочет прямо. Прости меня, братец, что так вышло.
— Ну, Ольга твоя — знатная упрямица. На нее хомут не наденешь и в упряжку не запряжешь. Хотя красивая, конечно. Я не в обиде, Мир, не думай. Нравилась она мне, но убиваться не стану.
— Моя вина, не доследил.
— Что же, обратно ее все равно не вернуть, что случилось, то случилось. Выпьем?
— Давай. Хочешь отвару моего попробовать? Нет? Чего морду-то кривишь?
—