Где-то позади, в здании суда, ощущались удивление, растерянность и злость. Последняя, окрашенная в ярко-алый с прожилками, принадлежала старшему помощнику. Неметов подумал, что тот, конечно, слишком уж самостоятелен, принципиален и своеволен. Тяжело ему придётся в Судебном Приказе.
Но сейчас на это Василию Никоновичу было наплевать. Ему требовалось успокоиться, взять себя в руки и озвучить то, что требовал Бродов. Как бы ни было противно и гадко на душе. Парень-подсудимый меньше, чем кто-либо из всех двусердых, за последний год прошедших через суд по похожему обвинению, мог считаться виновным.
Неметов миновал заросший деревьями и кустами внутренний двор, дошёл до двери в ограде, кивнул очередному охраннику и выбрался на улицу, заставленную автобусами. Вывоз населения Покровска добрался до центральных кварталов. Теперь людей грузили уже без перерывов, круглые сутки. Это вызывало тревогу у судьи, но сейчас его больше волновало предстоящее вынесение приговора.
— Бродов, сука!.. — прошептал себе под нос Неметов и тут же схватился за трубку, призывно завибрировавшую в кармане брюк. — Помяни чёрта… Слушаю!
— Час? — раздался в трубке насмешливый голос Семёна Татьевича. — Я гляжу, вы вздумали сомневаться.
Надо было сдержаться. Надо было ответить вежливо. Надо было не злить этого человека. Надо было… Но Неметов не смог. Вот уже семь раз Бродов обещал ему, менталисту, чуявшему ложь лучше любой собаки, что закроет дело за маленькую услугу. И сегодняшний Фёдор Седов был седьмой услугой, а дело по-прежнему не было закрыто. А Бродов каждый раз хотел всё больше и больше, искренне наглея в своих желаниях…
И Неметов не выдержал. Нервы всё-таки сдали.
— Я слышу, вы, Семён Татьевич, напутали что-то… — хмуро бросил он.
— Это что я напутал? — удивился Бродов.
— Вы почему-то решили, что я ваш подчинённый, Семён Татьевич, — пояснил Неметов. — А я, скорее, добровольный помощник. Поэтому можете ваши страхи и сомнения оставить при себе.
— Слушайте, вы…
— Я не ваш подчинённый! — отрезал Василий Никонович, перебив Бродова. — И если я делаю для вас что-то, то лишь потому, что не хочу лишних трудностей. Ясно? А ваши звонки — это трудности, Семён Татьевич! И чем больше вы меня достаёте, тем больше трудностей я вижу. В какой-то момент эти трудности переполнят чашу моего терпения, и мне легче будет сдаться Тайному Приказу, с описанием всего, что делал я, а что — вы и ваши подчинённые.
— На каторгу отправиться решили? — изумился Бродов.
— С вами вместе, да хоть на виселицу! — зло ответил Неметов. — Мы вроде ведь договорились, что я вынесу нужный приговор?
— Да…
— Вот и ждите спокойно, а не ёрзайте, как нервный подросток перед свиданкой! Всё, не звоните мне! — Неметов отбил звонок и прикрыл глаза.
Было до мурашек приятно выговориться. Вот уже полтора года ему Бродов нервы трепал… Так что мысль о том, что пора вскрыть происходящее перед нужными людьми, чаще и чаще приходила Неметову в голову. Останавливало только то, что у него была жена и младший сын с дочкой… Оставлять их без отца, как и без судейских доходов, очень не хотелось.
В очередной раз Василию Никоновичу пришлось постоять, успокаивая нервы. Это даже привлекло внимание военного патруля, который подошёл проверить документы. Но, увидев удостоверение судьи, патрульные поспешили извиниться и ретироваться.
До уличной забегаловки, в которую Неметов изначально и шёл, он добрался уже почти спокойным. Вышедший навстречу владелец радушно указал на уютные столики под навесом:
— Добрый день, Василий Никонович, добрый день! Прошу! — а затем спохватился и посмотрел на подвал, где, собственно, и располагался основной зал. — Или вы внутрь? А то, видите, сегодня ветрено…
— Нет-нет, Иван Емельянович, я на улице посижу, — успокоил его Неметов. — Лучше подышу свежим воздухом, выпью вашего чайного сбора, если не возражаете… Или даже, знаете… А давайте кофий! Есть у вас кофий?
— А то как же, есть! Прямо из Африки, Василий Никонович! — владелец забегаловки расплылся в довольной улыбке. — Не извольте беспокоиться. Сейчас песок нагрею, джезвочку поставлю. Пять минут — и всё готово. Вы выбирайте пока столик, Василий Никонович. Может, закусок каких?
— Нет-нет… Просто кофий. Спасибо, Иван Емельянович…
Зайдя под навес, Неметов сел за любимый столик, позволявший наблюдать за улицей и прохожими, которых, правда, в последнее время не было — и стал ждать кофий. Несмотря на спокойствие, которое теперь буквально излучал Василий Никонович, внутри у него ещё клокотали злость и возмущение. На Бродова, на себя, на сына… На всю ситуацию. И даже сегодняшний обвиняемый вызывал глухое раздражение. Хотя уж он-то здесь точно ни при чём — самый невиновный во всей этой компании…
Но надо было сжать зубы и сделать дело. И если в первые разы, когда Бродов чего-то просил, Неметов лишнего слова ему не говорил, то в этот раз решил показать норов. В конце концов, где он, судья — а где этот полицейский? Не слишком ли много тот о себе возомнил?
Пока Неметов пытался справиться с обуревавшими его эмоциями, ему принесли кофе: чашку с блюдцем и заполненную напитком джезву, прямо на подносе с разогретым песком. Заметив, что уважаемый посетитель не в духе, владелец забегаловки не стал приставать с разговорами. Молча поставил кофе, вежливо кивнул и скрылся в подвальчике.
Неметов посмотрел ему вслед. А затем перевёл взгляд на подвальное окошко, через которое — он точно знал — Иван Емельянович видит всех приходящих к нему посетителей. Неметову тоже хотелось бы работать вот так… Встречать посетителей, искренне улыбаться старым клиентам, радовать людей вкусной едой и ароматными напитками. Но первооснова раз и навсегда определила его будущую профессию.
Задумчивость сыграла с Неметовым злую шутку. Он и не заметил, как к его столу подошёл седой мужчина. Обычно от подобных конфузов менталиста спасала способность улавливать чужие эмоции, но то ли мужчина особых эмоций не испытывал, то ли сам Неметов был так взвинчен, что не ощутил чужого присутствия…
И когда подошедший заговорил, судья вздрогнул от неожиданности.
— Вы позволите присесть? — поинтересовался седой мужчина, указав на стул рукой, затянутой в плотную перчатку.
Возможно, Василий Никонович и не отказал бы в другое время, но сейчас не желал никого видеть. Поэтому и вспылил, когда мужчина, не дождавшись разрешения, начал усаживаться:
— Да