— Ну а почему бы и нет. Ты же запретил мне даже здороваться с Артемом.
— Может быть, я тебе это запретил, потому что Саша не интересуется моей жизнью и не высматривает, где я могу появиться, и ей на меня плевать, как и мне на неё, в отличие от Горского, который только и делает, что высматривает, где ты можешь появиться? Сказал не совершать никакой глупости, а ты как будто специально меня провоцируешь и садишься добровольно к нему в машину, чтобы меня позлить. В итоге попадаешь в полнейшую задницу и оказалась бы в ней с головой, если бы не я.
— Я села в машину, чтобы с ним поговорить, а не чтобы позлить тебя!
— По ушам будешь ездить своим ровесникам, а со мной это не прокатит. Ты села к нему в машину, потому что хотела меня позлить, в отместку за то, что я посмел разговаривать с Сашей.
— Ты идиот! — толкает меня в грудь, но я как стоял на месте, так и стою, из-за чего Настя бесится еще больше, продолжая наносить несущественные удары руками.
— Успокоилась? — перехватываю ее руку.
— Иногда я думаю, что и вправду тебя ненавижу. Ты ничего… ничегошеньки не понимаешь. Я не собиралась тебя злить. Наоборот, я ушла, чтобы не поддаться эмоциям и не устроить какую-нибудь глупость от услышанного. Я хотела успокоиться в этом дурацком домике и не опозорить себя, а заодно тебя.
— От чего услышанного?
— Неважно.
— Важно! Кто и что тебе сказал?
— Мне ничего. Серпентарий, в который ты меня привел, общаются между собой, не думая о том, что их могут услышать.
— Что ты услышала?
— Дай подумать, что же такое говорили расфуфыренные сучки, с одной из которых, по заверениям твоей бывшей секретари, ты еще вдобавок и спал. Сейчас, сейчас. Ах да, точно, вспомнила, они обсуждали убогую меня и твои влюблённые взгляды к прекрасной Александре, с которой ты предпочел уединиться наверху.
— Что за бред?
— Доволен?!
— Не доволен. А если бы ты услышала, что я пью кровь младенцев, то тоже с легкостью бы поверила?! И вместо того, чтобы мне позвонить, совершила бы какую-нибудь дичь?
— Не передергивай. Можешь сколько угодно делать из меня дуру, но я знаю, что она и есть та женщина, в которую ты как минимум был влюблен. И, кажется, об этом только слепоглухонемой не в курсе. И если бы я сама не слышала, как ты обсуждал меня с ней, говоря, что я для тебя не очень привлекательное, но нужное приложение, возможно сейчас я бы чуточку больше проникалась этой бабой, а заодно и твоими действиями. А так, извини, не прониклась.
Можно сколько угодно пенять на ее возраст, но он здесь действительно ни при чем. Как бы мне ни хотелось это признавать, в чем-то Настя безусловно права. Я облажался. Мозг поплыл не только у нее, но и у меня. Выводить в свет девчонку, которая не видела жизни, еще куда ни шло. Но оставлять ее одну, когда все настолько зыбко и, чего греха таить, нет поводов для доверия, крайне глупо с моей стороны.
— Выйди, — вновь повторяет Настя, опираясь спиной о столешницу раковины.
Не зная куда себя деть, ставит по бокам руки, сжимая края столешницы. На меня не смотрит. Готов поклясться, что сейчас в ней борются две стороны. Одна, которая действительно хочет, чтобы я ушел. Вторая желает, чтобы я остался. Благо во мне бодрствует исключительно эгоистичная сторона. Если уйду сейчас, это вернет нас на сто шагов назад. А я не хочу отката. И без того передержал. И плевать, что сейчас не самое подходящее время.
— Нет, — качнув головой, сокращаю расстояние между нами, оказываясь в нескольких сантиметрах от Насти. — Не могу, — обхватываю ее талию одной рукой, от чего она вздрагивает, но не отталкивает. — Точнее не хочу. Я не поднимался наверх с Сашей. Все наше с ней общение было исключительно на твоих глазах. В то время, как ты себе надумывала хрен знает что, вместо того, чтобы просто мне позвонить, я общался с одним старым важным хреном. И поднимался наверх я действительно с ним и его стервозной дочкой, решающей вопросы своего папаши. Я видел её в первые в жизни. И это работа, Настя. Просто работа. И да, я понимаю, что тебе неприятно это слышать, но я был влюблен в Сашу. Сильно. Правда, еще сильнее было задето мое самолюбие. И, спустя энное количество лет, когда уже начинаешь что-то понимать в жизни, это ощущается особенно четко. Забудь о ней. Это прошлое. Мы не можем его изменить. Не нужна она мне, понимаешь? Не нужна. Но я не могу наплевать на правила приличия. Насть, да, я сглупил, оставил тебя одну. Но ты должна понимать, что я не смогу быть всегда рядом. Для всего срочного есть телефон. И если бы ты соизволила взять трубку, пока у тебя еще был мобильник, ничего бы этого не было.
— Тебе досталась на редкость тупая жена, которая даже не подумала о мобильнике.
— Хватит.
— Нет, не хватит. Скажи, что не любишь ее. Ну, если не любишь, — тут же добавляет Настя, заглянув мне в глаза. Впервые понимаю, что такое говорящий взгляд. Тут и мольба в глазах, и надежда. Вот же дуреха.
— Не люблю.
— То есть она не нравится тебе? — мне бы закрыть рот, а не получается сдержать усмешку.
— Насть, она привлекательная женщина. И оспаривать очевидное я не собираюсь. Но это не означает, что я влюблен в нее или люблю. Понимаешь?
— Понимаю. А хочешь ее? — да твою ж мать, что ж так тяжко-то?
— Я тебя хочу, так понятно? — несдержанно произношу я, перемещая ладони на ее бедра. — Тебя, Настя. Тебя.
Поднимаю платье, собирая его гармошкой, обнажая ее бедра в чулках. Не надо обладать экстрасенсорными способностями, чтобы увидеть в Настином взгляде сомнение. Ее ладошки моментально упираются мне в грудь. Не отталкивает, скорее борется с собой.
— Не бойся. Все будет хорошо. Позволишь снять? — шепчу ей на ухо, едва задевая мочку уха. И ведь понимаю, что ответь она мне «нет», все равно стяну платье и доведу дело до конца. Но спросить, дав ей ложное чувство контроля над ситуацией, в нашем случае, необходимо. — Насть? — мягко напираю, продолжая тянуть платье вверх. Вместо ответа она кивает, закрыв глаза. — Я остановлюсь в любой момент, если захочешь, — кивает, так и не открывав глаза, при этом облизывает губы, закусываю нижнюю.
Гореть мне в аду. Никогда не считал наивность за плюс. Да и сейчас так не думаю, но, черт возьми, есть в этом что-то такое трогательное, от чего хочется сгрести эту девчонку в охапку и заняться такими вещами, о которых раньше и не помышлял.
Открыв глаза, она тянет руки вверх, давая стянуть с себя узкое платье. Несмотря на то, что черный кружевной комплект будоражит разгулявшуюся фантазию, сейчас я бы предпочел видеть ее полностью обнаженной. Чувство такое, что от предвкушения у меня трясутся руки.
Пользуясь ее секундным замешательством, обхватываю Настю за талию и усаживаю на столешницу, пододвигая к самому краю. Стягиваю сначала один чулок, затем другой, на котором красуется большая стрелка. И стоит мне обнажить ее ноги, как на глаза попадает наливающаяся гематома на левой коленке. И это немного отрезвляет. А ведь все могло закончиться далеко не только слезами и испугом.
— Прости, — шепчу ей в губы, на что Настя непонимающе смотрит на меня.
Аккуратно ласкаю ладонями ее ноги, вырисовывая узоры на внутренней стороне бедра. Наклоняюсь и провожу губами по разгоряченной коленке.
— Больно?
Вместо ответа она качает головой и тут же закрывает глаза, заводя руки назад, опираясь о столешницу.
Сейчас она не выглядит, как испуганный заплаканный воробушек. Маленькая бестия, не осознающая и сотой доли того, как на меня влияет. Ловлю себя на мысли, что с чуть растрепанными волосами она выглядит куда более сексуально, нежели с идеально уложенными. Знала бы о том, как я желаю ее развратить, бежала бы роняя тапки, заливаясь румянцем. Последнее меня особо забавляет и, чего уж греха таить, вставляет.
Подаюсь к ней и прохожусь губами по ее шее. Обвожу пальцем кромку ее бюстгальтера, веду ниже через кружево, задевая сосок. От соприкосновения он моментально твердеет. Чуть сжимаю и отпускаю. То же самое проделываю с другим.