Пленные из числа самых знатных и не запятнавших себя службой второму самозванцу сидели за особым столом. Где-то среди них был и полковник Струсь, взятый в плен при Клушине, и младший родственник Потоцких Станислав, сыплющий латынью так, что понять его было совершенно невозможно, и даже Самуил Дуниковский, с кем мы дрались и при Клушине, и в Коломенском. Поляки и литовцы сидели мрачные, как и положено пленникам, пускай их в отличие от тех, кто успел послужить второму самозванцу, не заковали в железа. Однако праздновать победу над своим королём им было, конечно же, неприятно. И всё же приходилось поднимать здравицы, которые провозглашали царь и князь Дмитрий и даже новоявленный спаситель Отечества Трубецкой.
Вторым звонком стали награды. Князь Дмитрий получил от царя коня и сбрую. Старший брат сам подвёл его к окну и указал на двор, куда конюхи вывели кровного жеребца с золочёной уздечкой и богатым седлом. Трубецкому правда ничего кроме здравиц не досталось, тут царь своё слово, сказанное при всём честном народе сдержал. Может и наградит после, да только когда лишних глаз не будет рядом. Хотя слух всё равно пойдёт, конечно.
И вот ко мне подошёл стольник, посланный царёвым кравчим, князем Лыковым-Оболенским, который служил ещё первому самозванцу, однако вовремя перешёл на сторону моего царственного дядюшки. Вместе с Иваном-Пуговкой он ездил к татарам и едва ноги унёс с реки Нары, так что был в большом фаворе у царя. Я подошёл к трону и как положено поклонился царю Василию. Вот тут-то и началось самое интересное.
— Ты, Михаил, говорил сколько раз, что не за награды служишь мне, — проговорил царь. — Да и есть у тебя всё вроде. Набор саадачный тебе ещё царь Борис подарил. Палаш, что ты носишь, мой уже подарок. Доспех и коня ты себе добыл в бою, как должно мужу воинскому. Так чего тебе нужно ещё, Михаил, скажи мне, государю твоему. Отвечай честно, как на духу.
— Иначе не умею, государь, — ответил я, ничуть не кривя душой. — А нужно лишь служить тебе верно и далее. Никакой иной награды не надобно мне.
Другого ответа от меня царственный дядюшка и не ждал. Однако злобная, торжествующая ухмылка, что блуждала по лицу князя Дмитрия говорила о том, что всё идёт по его плану. И мне это совсем не нравилось.
— И любую службу от меня примешь, Михаил? — спросил царь.
— Какую ни дашь, — кивнул я, — любую приму. Хоть зашли меня в самую Мангазею воеводой на место покойного Давыда Жеребцова, коли считаешь, что там мне место.
— Иная для тебя служба будет, — заявил мне царь и велел возвращаться на моё место за столом.
Никакого дара мне не досталось. Не то, чтобы сильно нужно было что-то, однако жест этот был весьма показателен. Не заслужил я царёвой награды за всю войну с Сигизмундом, за Клушино, за Смоленск, за Коломенское. Каковы бы ни были заслуги князя Дмитрия с Трубецким, а войском командовал я, и победа эта моя, как бы ни пытались её у меня украсть. Да видимо уже украли, раз царь вызвал меня к своему столу лишь для того, чтобы о новой службе оповестить. Видать, и вправду зашлёт куда Макар телят не гонял, и хорошо ещё если в Тобольск, а то может и правда в Мангазею, правда, туда вряд ли. Слишком уж большие деньги там крутятся, как помнил по рассказам покойного воеводы Жеребцова князь Скопин. Не даром же она прозвана златокипящей.
— Это бесчестье тебе, Михаил, — выдал как только я вернулся на своё место Хованский, — и всем нам вместе с тобой.
— Выходит зазря кровь лили, — подлил масла в огонь Мезецкий. Он ещё не вполне оправился после Клушина и был бледен, однако остроты ума не утратил и раны, полученные в сражении с поляками, на неё никак не повлияли. — Не будет нам, воеводам, и дворянам с детьми боярскими никакой награды. Вот она цена царю Василию. Кто последний ему в уши дунет, тот и будет по золоту ходить да с серебра есть.
— Ты не с деревянной тарелки ешь, Даниил Иваныч, — осадил его я. Хотя он был и постарше меня годами, но разница в местническом ранге делала это несущественным, и я вполне мог позволить себе одёргивать его. — И цену царю не нам определять.
— Коли дворяне да дети боярские по поместьям разъедутся ни с чем, — осторожнее заметил Голицын, тоже бледный после Клушина. Я вообще не был уверен, что увижу его, настолько тот был плох после сражения, однако князь нашёл в себе силы прибыть на большой пир по случаю изгнания ляхов из-под Москвы, — так их более не соберёшь на новую войну. Не приедут просто, а может и хуже того, пойдут к тому, кто копеечку не только сулит, но и платит.
— Царь вызовет меня обязательно, чтобы новую службу дать, — заверил его я, — тогда и напомню ему о нуждах служилых людей по Отечеству.
Пир шёл своим чередом. Менялись блюда, плясали скоморохи, поднимались здравицы. Вот только за нашим, воеводским, столом разговоры шли тяжёлые и думы думались исключительно мрачные. Не было веселья среди тех, кто лил кровь за Отечество, и неприятно было мне слушать, как хулят они моего царственного дядюшку. Мрачнее наверное было только за столом пленным ляхов, они по большей части надирались, однако вели себя прилично. Все помнили о судьбе многих соратников первого самозванца сразу после его свержения и убийства. Начни они тут буянить, вполне могут разделить её.
Мне же в голову раз за разом приходила мысль, что надо бы заглянуть в госте к куме, супруге князя Дмитрия,