«Это — Россия, какой она может быть в счастливые минуты и какой она должна и достойна быть, — говорит А. Федоров-Давыдов. — Это природа в своей шири и красоте, свидетельство того, что именно счастье и изобилие, а не бедность, смирение и страдания являются правдой жизни, ее нормой И естественным порядком вещей. Это то выражение в красоте природы, веры в будущее, утверждение достойной человека жизни, которое мы видим в творчестве Левитана, и в чем оно особенно близко и родственно творчеству его великого друга и современника А. П. Чехова».
Кто знает, нет ли некоторой левитановской «вины» в том, что спустя года два один из героев «Вишневого сада» скажет:
«Иной раз, когда не спится, я думаю: „Господи, ты дал нам громадные леса, необъятные поля, глубочайшие горизонты, и, живя тут, мы сами должны бы по-настоящему быть великанами…“»
Левитан хорошо поработал в Крыму, сделав несколько этюдов ранней весны. Видимо, после этой поездки он и говорил ученикам: «…в природе слащавости нет, даже в Крыму — его многие пишут слащаво — есть и простота и гармония без слащавости».
Уже вернувшись в Москву, Левитан некоторое время еще жил ялтинскими «запасами».
«Пребывание мое в Крыму удивительно восстановило меня — до сих пор работаю этим зарядом, — писал он Чехову 7 февраля 1900 года и тут же спешил добавить: „Ты, пожалуйста, не припиши это себе — ты гадко влиял на меня (развращал)“».
17 января, день чеховских именин, совпало с избранием писателя почетным академиком Академии наук по только что созданному разряду изящной словесности. Собравшиеся у Марии Павловны друзья, в том числе будущая жена Чехова, актриса Художественного театра О. Л. Книппер, Лика Мизинова, Гольцев и Левитан, послали виновнику двойного торжества — «Антонию великому» — телеграмму с поздравлением.
Когда Левитан стал академиком живописи, Чехов с деланным самоуничижением и с явным расчетом, что его письмо будет прочтено художнику, писал Марии Павловне: «Значит, Левитану уже нельзя говорить ты». И это — только одна дошедшая до нас чеховская острота по сему поводу.
И вот Левитан взял реванш! Град шуток сыплется на приятеля.
«Теперь только понял я, — пишет он, — почему так волновал тебя вопрос о выборах в Академии и велись тобою разговоры о необходимости выбора Михайловского… а на уме себе держал: что вот, дескать, я — настоящий академик! Вот она твоя пята — обличителя человеческих пят!
Какой, брат, стыд, срам. Хоть я и простой академик, но тем не менее я снисхожу к тебе, почетному, и протягиваю тебе руку».
Этого мало; в конце письма следует новый «залп»:
«Ну, голубчик, друже[ски] жму Вашу талантли[вую] длань, сумевшую испортить такую уйму бумаги!
Целую Ваш гениальный лоб.
Величайший пейзажист во вселенной. Что, взял?»
И в новом письме, 16 февраля, давая Чехову поручение посмотреть находившиеся в Ялте картины Федора Васильева, Левитан замечает: «…все-таки, как там ни на есть, у тебя должен же быть немн[ого] развит художес[твенный] вкус; какой же ты был бы академик?!
…На днях слышал о новом твоем рассказе в „Жизни“ (еще сам не читал); говорят, что-то изумительное по достоинству. Неужели ты способен к созиданию таких произведений?!»
Видимо, Чехов, несмотря на нездоровье, в долгу не оставался и, как мог, поддерживал эту «академическую» переписку. Об этом можно догадываться по ответным «репликам» в левитановских письмах: «Относительно благодарности за знакомство с тобою, о чем ты пишешь, то если цари купят теперь на Передвижной картину мою, то 10 ф[унтов] икры считай за мной…»
Увы, Чехов остался без икры.
Николай II не жаловал никаких «поисков» в живописи. «…Импрессионизм и я — две вещи несовместимые», — с комическим апломбом заявил он как-то.
Биографы Левитана рассказывают, что на одной из последних, при жизни художника, передвижных выставок царь посетовал в присутствии Исаака Ильича на то, что он стал выставлять незаконченные картины.
— Ваше величество, я считаю эти картины вполне законченными, — ответил автор.
Нахал. Не лучше Серова. Тот, когда императрица стала критиковать начатый им портрет Николая, протянул ей палитру со словами:
— Так вы, ваше величество, лучше сами уж и пишите, если так хорошо умеете рисовать, а я больше — слуга покорный.
Каковы? Слова им не скажи… Поблагодарил бы, что из Москвы не выселили.
Увы, царь не одинок в своих суждениях. Владимир Маковский вот уже года три вещает, что Левитан немного свихнулся на декадентский лад. И слушают люди, и верят, и разносят эту «печальную весть». Даже Ермолова сетовала, что Левитан «обратился в декадента мазилку».
Но и ей, королеве сцены, он ответил бы твердо: — Ваше величество, я считаю эти картины вполне законченными.
И разве он один? Разве не задевают рядом с ним Серова, не оплевывают Врубеля? Разве даже умнейшие из знакомых ему литераторов не задерживаются в своих оценках на минувшем, уже уходящем дне? Чехов в одном из писем ставил рядом со Львом Толстым Виктора Васнецова, его новый друг Иван Бунин посвящает этому художнику стихи. Размышляя над тем, кто может подойти Чехову как иллюстратор его произведений, Левитан пишет другу: «Врубель будет дик для тебя». Сам же он, как вспоминал П. В. Сизов, был очень доволен, когда на свой вопрос, кого бы его ученики желали бы, в случае чего, видеть его преемником, получил в ответ три имени: Аполлинария Васнецова, Константина Коровина и Михаила Врубеля.
«Цари» не ценят Левитана, зато приходит в восторг от одной из его работ представительница иной «династии» — дочь П. М. Третьякова А. П. Боткина: «Один Левитан положительно прелестный…» — пишет она И. С. Остроухову, который вместе с ней и Серовым ведает теперь покупкой картин для галереи.
Сначала Остроухов настроен против этой покупки: «Левитан представлен в Галерее 24-мя вещами. Мы приобрели у Дягилева 25-ю», — ворчливо отзывается он в ответ Боткиной 26 февраля, но через два дня «сдается». И его можно легко понять: речь шла о варианте картины «Летний вечер».
Находят признание последние работы художника и в иной среде — у великих русских ученых, физика П. Н. Лебедева и ботаника К. А. Тимирязева. Оба они увлекались фотографией, и Левитан с интересом смотрел диапозитивы их снимков, по большей части пейзажного характера. 1 февраля 1900 года Тимирязев подарил Исааку Ильичу оттиск своей статьи «Фотография и чувство природы».
Не удивительно, что Левитан тут же прочел статью Тимирязева и в тот же вечер написал автору: «Есть положения удивительно глубокие в ней. Ваша мысль, что фотография увеличивает сумму эстетических наслаждений, абсолютно верна, и будущность фотографии в этом смысле громадна».
Впоследствии, включая статью «Фотография и чувство природы» в свою книгу, Тимирязев