— Вот это работа, — негромко пробормотал Семёныч, внимательно следя за рингом. — Всё без суеты и паники. Только точное исполнение.
Я молчал, следя за кубинцем. Он двигался легко, словно скользил, идеально используя пространство ринга. Его корпус уходил от ударов буквально на сантиметры, заставляя румына мазать, терять равновесие, а затем тут же жёстко ловил его на ошибках.
Второй раунд стал для румына пыткой.
Он уже не пытался агрессивно атаковать, он просто искал, за что зацепиться, но кубинец не давал ему ни единого шанса. Он работал как хирург, филигранно вскрывая защиту, работая точно, будто давно знал, куда ударить, чтобы сломать уверенность соперника.
Румын начал нервничать, бросаться в атаки, но каждое его движение натыкалось на безупречный тайминг кубинца.
Третий раунд был формальностью. Румын, пропустивший уже слишком много, двигался медленно, тяжело, а кубинец даже не пытался его добить. Он просто делал свою работу, доводя бой до ожидаемого решения судей.
Я посмотрел на наших. Гришка нахмурился, Шамиль вздохнул, а Володя качнул головой.
— Как же просто он это делает, зараза, — пробормотал он, скрестив руки на груди.
Я продолжал следить за кубинцем. Он спустился с ринга, и, проходя мимо, на мгновение задержал на мне взгляд. В следующую секунду коротко подмигнул, чуть усмехнувшись.
Я без слов стукнул кулаком по его перчатке.
— Желаю тебе дойти до финала, — сказал я спокойно.
Он чуть приподнял бровь, а затем, даже не оборачиваясь, произнёс с лёгкой улыбкой:
— Я уже там.
Я смотрел ему вслед, пока он уходил к своему углу. Позади меня кто-то хмыкнул.
— Ну что, Мишка, теперь понял, с кем придётся биться за золото? — Гришка хлопнул меня по плечу, но в его голосе не было ни страха, ни сомнений. Только азарт.
Глава 21
Всё происходящее напоминало странный, тягучий сон, в котором реальность перемешалась с иллюзией, и уже невозможно было отличить одно от другого. Вокруг мелькали лица, знакомые и незнакомые, раздавались голоса, взрывались аплодисменты, ослепляли вспышки фотоаппаратов. Шум трибун волнами перекатывался по залу, то накатывал с оглушительной мощью, то затихал до едва слышного шепота и снова, набрав силу, гремел ещё громче. Где-то совсем рядом тренер Семёныч отдавал последние указания, а Володя тихо и негромко переговаривался с Шамилем, но их слова долетали до меня приглушённым фоном, не оставляя смысла.
Внутри не было суеты, паники или волнения, а лишь сгусток напряжённой концентрации, отточенность мысли и точное понимание того, что я должен сделать в ближайшие минуты. Я прекрасно знал, что делать, знал сильные и слабые стороны своего противника, понимал, как сломать его тактику и вынудить раскрыться.
Это был полуфинал олимпийского турнира, последний шаг перед решающей схваткой за золотую медаль, и сейчас ошибаться было нельзя. Ставки были слишком высоки, и отступать было некуда.
Воздух в раздевалке казался густым и вязким, натянутым до предела, будто тетива лука перед выстрелом. Каждый из нас это чувствовал, даже если пытался спрятать это глубоко внутри. Всем хотелось верить, что это напряжение их не касается, что они просто наблюдатели, не причастные к драме. Но в глубине души каждый понимал: на ринг придётся выйти самому, и тогда останется только бой, соперник и собственная воля к победе.
Семёныч стоял рядом и молча смотрел на меня, теребя в руках полотенце. Он казался внешне абсолютно спокойным, но я видел, как его пальцы ритмично и чуть нервно тискали ткань. Я прекрасно знал, что значит для него этот бой, как много сил и времени вложено в мою подготовку и что сейчас он готов был бы прокричать всё, что думает, но сдерживался. Он не хотел нагнетать атмосферу перед выходом на ринг.
— Не давай ему вести бой. Включай голову и работай первым. Понял? — голос Семёныча прозвучал ровно и сдержанно, но я почувствовал, каким напряжением, каким переживанием он наполнен изнутри.
Я просто кивнул. Как будто мог забыть то, что повторялось по многу раз, вошло на подкорку мозга и стало частью меня.
На соседней скамейке Шамиль бросил на меня тяжёлый, сосредоточенный взгляд, словно мысленно проверяя мою готовность. Затем он перевёл взгляд на ринг, и его лицо стало ещё суровее. Володя сидел на корточках, лениво перебирая бинты, но и в нём ощущалась напряжённая собранность: глаза смотрели внимательно и жёстко.
— Ты там не увлекайся, — тихо пробормотал Володя, не поднимая глаз, но тщательно подбирая слова. — Этот парень жёсткий, но ты не давай ему работать вторым номером, сразу подавляй его инициативу.
Я снова кивнул, чувствуя, как слова Володи находят отклик в моём сознании. Я уже знал, с кем мне придётся столкнуться на ринге.
Мой соперник был из ГДР. Классический боксёр немецкой школы — жёсткий, дисциплинированный, не склонный к эффектным и ярким движениям. Эти ребята не танцевали по рингу, не увлекались зрелищными приёмами и не пытались играть на публику. Они просто давили, прессинговали, стремясь физически сломать соперника и загнать его в угол. Такие бои были особенно трудны, если соперник обученный, они превращались в изматывающее сражение на выносливость и характер.
Немец уже уверенно прошёл первый бой, не встретив на пути к полуфиналу особых трудностей. Он был высок, широкоплеч и имел крепкое телосложение с мощными руками, способными отправить на настил любого, кто позволит подойти на его рабочую дистанцию. Таких бойцов нельзя было подпускать близко, иначе придётся отбиваться как от несущегося на тебя тяжёлого поезда. Но ключ работы с ним как раз заключался в перехвате инициативы.,
Перед самым выходом из раздевалки я вдруг ощутил тяжёлый взгляд и, повернувшись, встретился глазами с немцем. Он стоял неподвижно, почти не моргая, и пристально смотрел прямо на меня. В его глазах читались холод, уверенность и молчаливый вызов. На мгновение во мне проснулось что-то злое и голодное, готовое принять этот вызов и ответить на него со всей решимостью.
Семёныч хлопнул меня по спине и тихо сказал что-то одобряющее, но я уже не слышал. Я шагнул в зал, навстречу шуму толпы, и поднялся на ринг. С каждой секундой атмосфера накалялась всё сильнее.
— В красном углу ринга — представитель сборной Советского Союза! — громко объявил ведущий, и зал грохнул овациями, словно волна, разбивающаяся о берег.
Я занял свой угол, глядя прямо перед собой и чувствуя, как в груди разгорается ровное и холодное пламя, наполняющее меня