– Тэён! – зовет он, присаживаясь перед ним. – Посмотри на меня. – Мингю обхватывает чужое лицо обеими ладонями, приподнимает голову. – Тэён, – зовет снова.
Его не слышат. Взгляд – пустой. В нем ничего нет, ни единого проблеска. Мингю не знает, что ему делать. Он ни хуя уже не знает, поэтому лишь крепче сжимает в руках чужие щеки и опрометчиво прижимается губами ко лбу Тэёна. Целует смазанно и сразу же отстраняется, надеясь, что ему ответят хотя бы жестом. Взгляд Тэёна все еще пустой, но он теперь направлен на него.
Мингю знает, что он не Мин. Мингю знает, что он не тот, кто нужен. И он и не хочет быть тем, в ком нуждаются настолько, что разрушают самого себя. Он не хочет быть Мином и не хочет быть суррогатом, о котором писали в письме. Тэён прикрывает глаза. Будто приходит внутри к смирению. А затем вжимается лбом в его плечо и без конца шепчет: «Прости меня», чем делает хуже не только себе, но и Мингю, который понимает, за что у него просят прощения.
– Ничего, – так же шепотом отвечает он; обнимает крепче, – все в порядке.
Ничего не в порядке. Для Тэёна уже никогда ничего не будет в порядке. И если самому Мингю тяжело жить с этой мыслью, то каково ж, блядь, Тэёну? Он жмурит глаза и кривит губы, запрещая себе плакать. Ему – нельзя.
Они сидят на полу балкона, не двигаясь, совсем недолго или, быть может, почти до самого утра – время становится одной километровой секундой, звенящей, хлесткой. Дрожит оборванной струной внутри.
– Знаешь, – голос Тэёна хрипит после долго молчания, но он не откашливается, – теперь я понимаю, что ты чувствовал, когда столько лет пытался сбежать от себя.
Мингю осторожно отстраняется; на краткий миг ловит мысль, что ему страшно смотреть в чужие глаза. Но он в них смотрит все равно. Тэён кажется спокойным (одна лишь видимость), обычным (он никогда не был обычным). Мингю поднимается с пола, заходит в комнату и берет бутылку соджу. Сразу же возвращается и садится напротив, ставя бутылку между ними. Руки сами находят сигареты, лежащие на подоконнике.
– Пытался сбежать, да. – Он щелкает зажигалкой. – У меня, как ты помнишь, ни черта не вышло.
– А я думал, что у меня получится. Но… – Тэён опускает взгляд на бутылку. – Блядь, и почему даже чужой пример меня ничему не учит. Мне в этом году двадцать семь стукнуло, а я все еще полный кретин, который понятия не имеет, как дальше жить и что с жизнью своей делать. – Он тоже тянет руки к пачке сигарет.
Мингю, если честно, боится говорить. Боится, что спугнет, и Тэён снова закроется – у него это в привычку вошло за последние пару лет. Мингю думал – надеялся, – что он смог справиться. Но вот он, Тэён, – сидит возле него и наверняка мысленно вытягивает шею под гильотиной, которая летит, готовая снести голову с плеч. В этот раз – навсегда.
– Ты ведь прочитал письмо, да? – Тэён поджимает губы.
– Да. – Мингю никогда ему не врал. – Прости за это. Но я… Мне нужно было знать, что я не просто так… Что как бы… – Он путается в словах, отводя взгляд. – Что все стоит того.
– Теперь думаешь, что стоит?
– Если бы это был я, я бы хотел знать.
– Ты знал. – На губах Тэёна расцветает печальная улыбка. – Потому что Чонхо не из тех, кто будет молчать о подобном и все отрицать.
– Зато я отрицал. – Чтобы как-то занять руки, Мингю, зажав сигарету меж пальцев, откручивает крышку на бутылке соджу. – Очень и очень долго.
– У всех Мингю – в каждом мире, – видимо, хобби такое.
Он бы вздрогнул от этих слов, да какой смысл. Это чистая правда. Разница лишь в том, что сам Мингю отрицать давно перестал. Ровно как и бегать от себя.
– Злишься на него? – мягко спрашивает он.
– Немного, – соглашается Тэён.
– Думаю, он на себя злится куда сильнее.
Тэён залпом выпивает треть бутылки и смешно моргает – так, словно у него перед глазами поплыло.
– Я, если честно, как-то говорил с Чонхо об этом, – виновато произносит он.
– О чем «об этом»? – Мингю невольно бросает взгляд на балконную дверь.
– Как он справлялся с тем, что выбрал уйти, а не остаться. Насколько сложно ему было сделать этот самый выбор. А еще о том, что было в его мире после того, как ты вернулся… сюда. И он… – Тэён с возмущением на лице делает новый глоток. – Нет, это вообще как?
Обида почему-то даже не думает появляться: отчасти потому, что Мингю и так догадывался, что они говорили об этом, отчасти потому, что осознает факт необходимости для Тэёна подобного разговора – и именно с Чонхо.
– Как… что?
– Как вы делали это? Как вы, блядь, делали это? – Тэён не злится, но звучит возмущенным. – Почему вы оба даже вдали друг от друга… Даже с осознанием того, что никогда больше не встретитесь… Вы просто… жили? Не только ради друг друга, но и ради себя самих? Почему… Почему я так не могу? Почему я не могу отделаться от мысли, что вся моя жизнь – бессмысленна? Что все, чем я являюсь, пустое место? Это моя вина? Я виноват в том, что думаю так? Это… – Тэён замолкает, не договорив; его губы дрожат. Он смотрит на Мингю так, словно сейчас он даст ему ответы на все вопросы. Быть может, даже спасет. Но Мингю не сможет, как бы сильно ни хотел.
Он может лишь рядом побыть, может выслушать. Возможно, подтолкнуть к чему-то. Но спасти Тэёна может только он сам.
– Это не твоя вина. Здесь нет ничьей вины. – Мингю медленно, наблюдая за собственными движениями, тянет из пачки новую сигарету. – И тебе не стоит смотреть на нас и считать себя неправильным, потому что отличаешься. Все же у меня и Чонхо было то, чего не было у вас.
«И не будет» – эти слова так просятся, так упорно продирают себе путь в его сознание. И Мингю даже впускает их, наблюдает, как они пытаются найти себе место, мечутся из угла в угол. Но не находят.
– И не будет, – говорит Тэён, и вот теперь Мингю вздрагивает всем телом; поспешно пытается