Чонхо подпирает плечом стену, наблюдая за тем, как Мингю шнурует свои черные конверсы (единственная вольность, которую он может себе позволить во внешнем виде на работе) и молчит с какой-то едва ощутимой легкостью. Она ощущается во всех его действиях: во взглядах, поворотах головы, движениях рук. Мингю поднимает на Чонхо взгляд и понимает, почему ему тепло: он знает, что, когда вернется, Чонхо будет здесь, будет ждать его. И сам Чонхо знает тоже, что Мингю вернется.
И от этого тепло. От этого легко. Им обоим.
Жизнь никогда не была настолько правильной, как в тот момент, когда Чонхо говорит вслед: «Я буду здесь», а Мингю улыбается и отвечает: «Я знаю». Теперь уже неважно, идет дождь или нет. Неважно, ночь или утро. И какого цвета небо над головой. Чонхо будет здесь.
– Я передал твои письма. Не знаю, что ты написал Сонёлю, но я видел, как он сидел возле здания факультета с красными глазами и курил одну за одной, – слышит Мингю уже вечером, когда достает из пакета две упаковки ттокпокки навынос; вздрагивает ощутимо и едва не роняет палочки. – Извини, – запоздало спохватывается Чонхо, – я просто подумал, что ты бы захотел узнать.
– Да, захотел бы. – Мингю поворачивается к столу спиной, упирается в него руками. – У него ведь все хорошо, правда? Ну, не считая того, что я пошатнул его душевное равновесие потоками ненужных слов.
– Ненужных? – Ему в ответ смеются. – О, они были очень нужны. Даже необходимы. Да и ты бы не простил себе, если бы просто молча ушел, так ничего и не сказав. А сказать тебе всегда хочется очень много.
Мингю не может сдержать улыбки. Так вдруг волнующе осознавать, что больше не нужно прятаться. И даже если вдруг захочется – тебя все равно найдут.
– Я скучаю по ним. – Слова не срываются с языка без его спроса. Мингю дает им волю сам. Он теперь свободен. – Я ужасно по ним скучаю.
– Я знаю. – Чонхо встает напротив него. – Они по тебе тоже.
– Они… Они помнят меня? – решается спросить он, поднимая голову.
– Твой вопрос не лишен смысла, – соглашается Чонхо, – но неужели ты решил, что мы с тобой связаны настолько, что, исчезни из их памяти я, исчезнешь и ты?
– Всю романтику порушил, – притворно хмурится Мингю и слышит чужой смех.
– Они помнят тебя.
Он видит в чужих глазах грусть и неозвученное «Но не помнят меня» и отталкивается от стола, чтобы податься вперед и крепко обнять человека напротив.
– А еще, знаешь. Твое письмо я тоже нашел. Почти сразу. Но прочитать нашел в себе силы только спустя неделю.
Мингю благодарит господа, что Чонхо не видит его лица сейчас, потому что оно становится томатно-красным. Ткни пальцем – брызнет соком, блядь.
– «Спасибо за то, что вернул мне меня», – цитирует Чонхо строчки из письма, и Мингю готов завыть. – «Ты как-то сказал, что видишь меня, и теперь я, кажется, тоже могу. Обмен не был ошибкой – вся моя жизнь шла к этому моменту. Наверное, я только ради него и жил».
– Боже, прекрати, – не выдерживает Мингю. – Зачем ты это делаешь? Чтобы я стоял и краснел, как девица на выданье?
– А кому выдают? – подхватывает Чонхо и следом ойкает, потому что ему отвешивают подзатыльник. – Да ладно тебе, хорошее письмо было. Я аж слезу пустил.
– Ой, все. Вали обратно в свой мир, я подаю на развод.
– Тебе для этого сначала надо выйти за меня.
– Куда? На работу?
Чонхо откровенно ржет, да так сильно, что весь трясется, и Мингю не выдерживает, начиная смеяться следом. А потом просто упирается подбородком в чужое плечо и вздыхает.
– Кстати, раз уж зашел разговор о письмах… – осторожно начинает он. – Ты встретился с ней? С той… ну, девушкой. От которой ты еще при мне письмо получил.
Чонхо молчит, перебирает пальцами по его спине – будто клавиши пианино ищет. А потом отстраняется. Мингю испуганно глядит в его лицо, боясь увидеть раздражение, может безучастность, но Чонхо просто смотрит на него с легкостью во взгляде, будто бы вопрос и правда ничего в нем не задел. Ни единой струны.
– Да, встретился. Но не потому, что действительно хотел ее увидеть. – Он берет со стола палочки и начинает вертеть их в руках. – Я устал бегать от прошлого себя. Все-таки даже в нас с тобой есть что-то похожее. – Чонхо усмехается, поднимая взгляд. – Ты тогда спросил, почему я все держал в себе, не решившись рассказать правду.
– Ты боялся потерять.
– Незачем бояться потерять, когда терять уже нечего. Но дело даже не в этом. Просто я перестал бояться. А еще понял, что если отпускать, то отпускать нужно целиком и полностью – каждого человека в твоей жизни, каждое место. И она… – Чонхо нехотя кладет палочки обратно на стол; Мингю улыбается, потому что да, знает его привычку что-то тормошить в руках, если он нервничает. – Она, можно сказать, стала отправной точкой моего прощания со своим миром. Я рассказал ей обо всем: и о том времени, когда мы еще учились вместе, и о том, что я чувствовал. О том, как тяжело мне было, когда она уехала. И о тебе тоже рассказал.
– А что я? – мгновенно напрягается Мингю.
– Скажем так, – лицо Чонхо озаряет неожиданная улыбка, – она передавала тебе привет.
– О, ну раз так, – мгновенно находится он, – то тебе тут тоже Юбин привет передавала.
– Что?
– Долгая история.
– Которую тебе придется…
– …Рассказать, да, я знаю. – Мингю тоже улыбается. – Я расскажу тебе все, что захочешь.
Тэён возвращается позже обычного и даже дверью хлопает не так громко, как обычно это делает. Мингю, задремавший полусидя на кровати и даже забывший переодеться в домашнюю одежду, резко садится и трет глаза. Дверь в комнату приоткрывается, и в щель просовывается голова Тэёна с крайне заинтересованным выражением лица.
– Вы тут живы? Хорошо.
Чонхо, сидевший за ноутбуком, отчаянно закатывает глаза. Тэён просовывается в спальню целиком.
– В общем, как говорится, перед смертью не надышишься и бла-бла, поэтому. – Он открывает дверь полностью, и Мингю видит в коридоре мелкого Чонхо, который так отчаянно вцепился в лямку висящего на плече рюкзака, что того и гляди оторвет ее.
– Тэён, – угрожающе шипит Мингю.
– И не смотри так на меня, я его под нашим забором нашел. Под калиткой, точнее. Погуляли немного, я