Народ взялся за дело с опасным художественным энтузиазмом, и вскоре у меня в руках оказалась пачка обрывков бересты с самой разной рисованной фауной. Из них я выбрала два самых интересных. Первый источал знакомый цитрусовый аромат и содержал рисунок бесформенной пустоты с глазами, а на обратной стороне было красиво выведено приглашение на вечерний чай, второй изображал уморительное существо, созданное наподобие румяной и улыбчивой мужской матрёшки, на выпуклом пузе которой было нацарапано загадочное и многообещающее: «Под грушею в ночи».
Я приосанилась, обозрев гридницу. Неожиданный результат в виде урожая приглашений на свидание меня очень развеселил, впрочем, как и сами рисунки. Первый явно принадлежал Ванадию, о чём свидетельствовал красивый замысловатый вензель внизу листа, а второй дошёл до меня без подписи, но вычислить художника, как мне казалось, не составит труда. Правда, для этого надо было рассмотреть все остальные рисунки.
С прочих кусков бересты на меня то доверчиво, то злобно, то высокомерно взирали крылатые зайцы и лисы, грозный сумчатый ёж со стрелами вместо игл, собаки с павлиньими хвостами; был и страшный медведь с передними лапами в форме палиц, вставший на дыбы, и даже трехголовая стрекоза в лаптях, носившая кокетливое имя «Стрекозёломодав», которую нарисовал гонец по подробному описанию, полученному от Змея Горыныча. В общем, работы хватило бы на целое психоневрологическое отделение.
Но заняться анализом или даже просто решить, что делать дальше, во время трапезы было совершенно невозможно: во-первых, мой пристальный интерес к кускам бересты мог показаться подозрительным (баюны и так не сводили с меня своих зорких глаз), во-вторых, в гриднице начались танцы, а если быть совсем точной, то перепляс под гусли и балалайку, перемежавшийся пением частушек, и это невинное с виду занятие грозило мне срывом всей бурной бабояговской деятельности.
Женщины (в гриднице были только я и княжна) оказались в остром дефиците. Гориславу никто не смел пригласить на танец по причине высокого происхождения, поэтому, когда Яробор эффектно приблизился к столу и поклонился, мне пришлось отдуваться за двоих. Для этого потребовалось срочно вспомнить занятия в фольклорной студии, которые я посещала в детстве. Не Бог весть что, но всё же лучше, чем ничего! Может, и удастся сойти за свою и не вызвать подозрений! Оказалось, что костяной ногой очень хорошо отстукивать двойные дроби, легко рассыпавшиеся по гладкому полу. В этой безудержной пляске было что-то огневое, разухабистое и родное. От избытка чувств хотелось взмахнуть платком, как когда-то Василиса Прекрасная, но я воздержалась, вспомнив какой эффект был от рушника, однако всё-таки рискнула спеть несколько частушек, приведших в восторг веселящуюся общественность. А заключительная припевка имела все шансы передаваться из уст в уста и пережить свою исполнительницу:
«Шёл по лесу мерин сивый,
Звёзды висли на суку.
На лицо я не красива,
Но харизмой завлеку!»
После этого даже орки пустились в пляс. Получалось это у них несколько неуклюже, причём Рагне Стигг лихо оттеснил воеводу, пожелав составить мне пару. Я заметила, что двигается он лучше других своих собратьев, мне даже показалось, что вроде как-то намеренно валяет дурака, хотя на самом деле мог бы дать фору самым главным плясунам.
По крайней мере присядка в его исполнении выглядела восхитительно, а уж частушка, исполненная басом, была просто выше всяких похвал:
«Глаз косит и боль в затылке –
Знак я слал условный милке:
То мигал ей так и сяк,
То затылком об косяк!»
Кажется, это была насмешка надо мной после нашего недавнего разговора, но я почему-то не могла сердиться на орка, а это был опасный признак: последний раз после вот такого же состояния я получила неразделённую любовь и много проблем. Сейчас же по ощущениям всё было гораздо серьёзнее, но в душе расцветала надежда на чудо, на ту самую сказку, о которой я мечтала. Никто из гостей (мне оставалось надеяться, что и сам Рагне Стигг) не заметил никаких эмоций у меня на лице. Пляска была в самом разгаре. Горислава, не выдержав величественного сидения на троне, тоже присоединилась к нам, вступая, будто пава, перед Дубыней.
Все три головы Змея Горыныча весело кивали в такт музыке, и только Ванадий остался в стороне. Он сидел в углу и наблюдал за всеобщим весельем. Мне стало очень жаль Пупса, ведь он не мог участвовать в общем веселье из-за травмы ноги, а ещё я вдруг подумала, что его положение за столом, выглядевшее сначала таким неудачным, с точки зрения наблюдения за всеми было самым удобным: всех видно, как на ладони, в то время как на наблюдателя никто и внимания не обратит. И взгляд у младшего королевича был какой-то многослойный, грустный, но при этом непроницаемый. Интересно!
Когда мы с Бардадымом, сопровождавшим меня всюду, вернулись в светлицу, Воронесса уже сидела на подоконнике у открытого окна и чистила пёрышки, сверкавшие в солнечном свете чистейшей белизной. Было очень забавно, что два этих оборотня сочетались друг с другом как инь и янь. Баба Яга специально, что ли, их подбирала?
– Ну что сказал Леший? – спросила я, подходя к ней.
– Сперва-то и слышать о тебе не хотел, Ягуня, но потом смягчился! Правду говорят: старая любовь не ржавеет! – заявила Воронесса. – Лепесток забрал и сказал, что на третий день ждёт тебя в гости. Там и результат тебе скажет с глазу на глаз. Уразумела?
– Ещё одно свидание?! – в панике воскликнула я.
Почему-то лешего я боялась больше всех. Наверное, это шло из детства, когда я потерялась в лесу и не могла выбраться, а бабушка сказала потом, что это леший меня кругами водил. Вот ни за что к нему