– Вот спасибо, милок! – сказала я, поражённая этим романтичным жестом и смущённая пристальным взглядом Ванадия.
Розы казались мне чем-то родным, будто пришедшим из моего мира, ведь в Запенде были только полевые цветы, и потом, мне так давно не дарили даже полевых. В этом смысле Ванадий попал, что называется, в нерв! А ещё эти восхитительные розы издавали тонкий волнующий аромат.
– Ты, королевич, повели, чтобы льда принесли! Нужно его поместить на больное место, – добавила я, прижимая цветы к груди.
Королевич кликнул слуг, и из соседней комнаты на его зов вышла горничная кукольной красоты, одетая в заморское платье. Уж такая она была пригожая, как фея! Одно только показалось мне странным: роскошное платье было подпоясано верёвкой, декорированной под дизайнерский поясок. Ну да о вкусах не спорят! Выслушав Пупса, горничная с восхитительным изяществом присела в глубоком реверансе, а потом побежала искать лёд. Вернее, даже не побежала, а будто полетела – такая лёгкая у неё была поступь, нечеловеческая какая-то, как мне показалось.
– Ну, прощавай, друг любезный! Выздоравливай! – сказала я.
Пора, как говорится, и честь знать. Через некоторое время я вошла в отведённую мне и моим сопровождающим светлицу с цветами в руках.
– Ягуня! – Воронесса бросилась ко мне, шелестя крыльями. – Как ты долго! мы уж не знали, что и думать. Бардадым на выручку скакать хотел!
Я положила цветы на стол и погладила ворону по голове, чем вызвала удивлённое и радостное карканье. Наверное, Яга так никогда не поступала.
– Я всё-таки потратила немного живой воды! – честно призналась я.
– Так и знала, что не удержисся! Ты ж только вид делаешь, что злобная, а на самом деле у тебя доброта на лбу написана! – констатировала ворона. – Жалко, что у нас народ такой неграмотный, никто прочитать не может, а то б орден тебе дали, как пить дать.
Я весело улыбнулась и поискала глазами Бардадыма, а когда нашла, вскрикнула от неожиданности: оборотень, находясь уже в образе козла, сосредоточенно жевал одну из роз моего букета, словно дегустатор деликатесов.
– Ты что, Ягуня?! Это ж обычная проверка на враждебное влияние! – объявила Воронесса, должно быть, собираясь выгородить Бардадыма.
– Ядов нет, порча не-е-е-е-е обнаружена, – констатировал мой телохранитель, глубокомысленно закатив красные глаза. – Но лучше эту траву заморскую выбросить! Ме-е-е-е-ера предосторожности! Странная она какая-то: пахнет чем-то не нашим, и вкус такой сладкий, аж жуть!
Воронесса в знак согласия клюнула одну из капель, и та разлетелась на множество мелких брызг.
– Как это – выбросить?! – возмутилась я. – И не трава это вовсе, а цветы! Подарок от королевича! Много ты в запахах понимаешь! И вообще, о вкусах не спорят!
– Время сейчас неспокойное! – мягко возразила Воронесса, прикрыв крылом рот собиравшемуся яростно спорить со мной козлу-телохранителю. – Нам тут не рады, мало ли что, Ягуня. Подарки-то не всегда от чистого сердца дарятся! Порой в самой безобидной вещице можно такие заклинания распознать, что диву даёшься!
– Но Бардадым же не обнаружил никаких подозрительных заклинаний! – заметила я.
– Это и странно! – прокаркала Воронесса. – Я тут недавно с одним придворным павлином познакомилась, в смысле, он при дворе королевском живёт. Так вот, он говорит, что королевичи и им подобные прынцы просто так никому ничего не дарят, потому как натура у них испорченная, выгоду искать приученная.
– Но Ванадий не такой! – возразила я, вспомнив трогательно-нежное выражение тёмных глаз королевича.
– Вот и проверим! – сказала Воронесса. – От него ж не убудет!
Умом я понимала, что ворона права: я же совсем не знаю этого Пупса, пусть он и показался мне очень милым! Пожалуй, правда, стоит проявить осторожность, хотя всё во мне противилось этому решению. Ну вот разве можно выбросить такие розы?! Это же эстетическое преступление! И потом, вдруг их найдут, и тогда королевич обидится, ещё и дипломатический скандал спровоцируем. В результате мы решили до утра выставить цветы за окно. Там как раз можно было поместить их на крыше нижнего яруса, и ёмкость нашлась подходящая – колода, в которой плескалась дождевая вода. Перед сном я ещё раз взглянула на розы. В свете луны они казались волшебными цветами – самыми сказочными и небывалыми, как в одной детской песенке. Росинки поблёскивали на их лепестках, словно стразы Swarovski. Какая утончённая, даже какая-то колдовская красота, совершенно не характерная для простых потребностей и нравов в Запенде!
Спала я беспокойно, вздрагивая от каждого шороха, и мне снова снились кошмары. Кажется, стресс от попадания в чужое тело сильно сказался на моей психике. В какой-то момент мне удалось сделать сновидение осознанным, и я будто проснулась внутри собственного сна, но всё равно не могла обрести контроль над происходящим. У меня было ощущение, что я попала в чужой сон, которым управляю не я, а кто-то извне, чья воля оказалась сильнее моей, а умение владеть сновидением граничило с виртуозностью. Этот кто-то будто пустил корни во мне. Действие сна происходило в моей светлице, но я видела всё со стороны.
Меня преследовало ощущение, что моя душа вышла из тела и зависла над ним, наблюдая, как оно недвижно лежит на ложе. Пошевелиться было просто невозможно, не говоря уже о том, чтобы как-то изменить сон. Но самый главный страх заключался совсем не в этом, а в том, что на меня надвигалась та самая тень из прошлого сновидения. Что она шептала тогда? Стоило только задать себе этот вопрос, как звук повторился – бесконечно вертящийся по кругу «ЮЧКЛ». Какое странное слово! От охватившего меня страха я не могла понять его значение, а тень медленно, но верно подбиралась всё ближе. Её движение будто сдерживалось чем-то невидимым для меня, но полностью остановить мой кошмар это не могло.
Я пыталась звать на помощь, но крик, казалось, натыкался на препятствие, замирая в груди. Бардадым и Воронесса были совсем рядом, но пребывали в каком-то ступоре, не реагируя на мои попытки. И когда тень уже наваливалась на меня сверху, будто обволакивая тёмными нитями кошмара и погружая в тёмный короб, крышка которого медленно закрывалась, из памяти всплыли два слова: «Рагне Стигг». Стоило мысленно произнести их, как где-то на краю восприятия, на изнанке страха послышался стук топора, и вскоре лезвие секиры врезалось в темноту, разрубая её, чтобы впустить