Тьма скрадывала леса и горы, за рекой поднималась медленная голубизна – там, где уснуло солнце. Но чем выше, тем резвей была синева, а у самого небосвода уходила в чёрные угли, на изломах которых блестели звёзды; перемигиваясь, играли в горелки, звенели:
Осень ранняя во мгле
Ходит-ходит по земле.
С неба в реку упаду
И уйду.
Сумрак
Жёлтые огни вспыхивали и гасли, звенели в чаще колоколами и птахами. Казались то ягодами, то мотыльками, то лунными осколками, то волчьими очами. Мелькали, кружась, садились на рукава, будто звали.
– Нет, – качала головой Гнева. – Не за мной вы теперь пришли.
Думалось ей, что огни эти – глаза тех, кто по ту сторону. Не боялась их Гнева, потому что Ночь, положив ей на плечи руки, велела:
– Не ходи за ними. Не твоё пока время.
Гнева стояла послушно, глядя в волны, а потом заплескало на реке, и опять явились парень с девицей, принялись ловить огоньки. Те никак не давались: ныряли, сверкали, позвякивали тихонько, будто бубенцы зимней ночью.
– Зачем они вам? – хотела крикнуть Гнева. – Это ж на ту сторону провожатые!
Ночь властно сжала ей плечи:
– Молчи. Не твоё пока время.
А потом девица изловчилась и схватила огонь в ладони. Гнева подумала: сей же миг сожжёт девку, испепелит. Вспыхнет, как лучина. Но девица только поднесла ладони к лицу, полюбовалась вместе с парнем на кусок золота, на птенца жар-птицы, на тайный клубочек, который выведет, куда попросишь, если только хватит храбрости и терпенья. А затем вскинула руки и отпустила. Огонёк взмыл в небо, следом за ним поднялись другие. Миг, второй – смешались огни со звёздами в тучах, и словно теплей стало.
Гнева долго глядела в лесную крышу, в тугие гнёзда. Когда опустила голову, поняла, что одна осталась у избы на краю неба. Там, в глубине, где клубилась меж стволов мгла, колдуньи пряли заклятия, густела паутина, и осенние реки текли вспять.
А этим двум, парню с девицей, молодым, светлым, все смерти нипочём были. Ни чёрные ледяные во́ды не жгли, ни тайные страшные тропы не губили. Воды ласково обнимали, щекотали руки; тропы уводили в лесные чертоги, в сосновые хоромы да берёзовые терема. И чем дальше уходили парень с девицей, тем грустней становилось Гневе. Зябко и темно сделалось на душе, звёзды заволокло тучами, и месяц скрылся. Печаль ухватила сердце, сжала так, что словно бы всё кругом кончилось, и никогда, никогда уж не будет ни света, ни воздуха… Гнева судорожно вдохнула; поблёкла изба, сник речной блеск. Ночь сжала запястье, направляя руку:
– Гляди!
А впереди снова зазвенел смех, и двое выбежали из леса. Там, где ступали, разливалось сияние, и ночные птахи выводили вслед на самом краешке слуха:
Осень-осень до зимы
Проживут они и мы.
Зимы перейдут по льду,
Вёсны, вёсны приведут.
Затишье
А потом всё стихло. Снова стихло. Погасло. Гневе почудилось, будто она уснула. Раскрыла глаза, но тьма кругом не сменилась, не поредела. Подумалось Гневе, что уснула она последним сном.
Взмахнула рукой и не увидела рукава. Качнула головой, да не ощутила движенья. Коснулась лица – но не почувствовала ни щёк, ни пальцев. Только страх объял сердце, охватил тело. Страх – и тьма. Душу спеленало, гася искру внутри.
А из чёрной реки, слившейся с небом, снова глянула смерть.
Из лесу, слившегося с рекой, глянула смерть.
С реки, слившейся с лесом, глянула смерть.
Тишина стояла кругом могильная.
Гнева закричала и не услышала крика. Не откликнулась ночная птица, не подул ветер, не хрустнула ветка, не вспыхнул свет. Звёзд не было, и месяц скрылся. Луна утонула в речке. Закат разошёлся по лесным тропам и погас.
Гнева, сколько ни вглядывалась, не отыскала ни огонька вдали. Сколько ни вслушивалась, не услышала ни звука. Сделала шаг от избы в лес. Не было плеска, только нога в чёботе намокла, и обожгло ледяной водой. Гнева отшатнулась, вместо угла избы наткнулась на еловую ветвь. Вскрикнула, отскочила и запнулась о корень. Упала. Сжалась и замерла. Зазвенело от жуткой тишины в ушах, пахну́ло сосной и инеем. Повеяло от сырой земли скорой зимой.
Гнева лежала, не смея вдохнуть. Так долго лежала, что почудилось, будто лежит в гробу.
– Ах!
Разошёлся по телу, по мыслям жар. Гнева опомниться не успела, как вскочила и побежала, сама не зная куда. Полетела сквозь сухие заросли, подол да рукава цепляли репьи, в волосы набивались листья, можжевеловый запах щекотал ноздри, раздирал грудь. По лицу хлестали мелкие ветви. Но по-прежнему ни звука не было на всём свете.
Нестерпимо пекло в груди, струился пот. Когда совсем кончился воздух и не вышло уже вдохнуть, Гнева остановилась, схватилась за что-то влажное – и увидела, что выбежала к той же избе. Скрипнул ставень, и тело сковал ужас. Ни шевельнуться, ни моргнуть, ни вскрикнуть. Ни обернуться. Никак было не обернуться. А меж тем крался позади разбойник, тот самый, которого погубила в лесах под Любисток-Градом: чуяла это Гнева верней всякой правды.
Осень на зиму кивнёт,
Темнота копьё метнёт.
Обойду свою беду
И уйду.
Последние звёзды
Лист слетел в волосы. Гнева вздрогнула. Ещё один лист опустился, качаясь, в воду и канул в пучине. Вышел из-за туч месяц, мягко осветил всё кругом. Гнева увидела перед собой сосновый ствол, чешуйки коры, россыпь мха – чёрные крупинки, ясные тени.
Едва слышно выдохнула, медленно-медленно обернулась, а внутри всё замерло. Холодно стало, как, должно быть, на реке бывает, на самой глубине в самый чёрный час, когда и тучные сомы спят, когда и донный ручей не шелохнётся, и звезда не прочертит влажные толщии́скрой.
Вдохнула. Вовсе не разбойник это был из оковинских лесов. Сама