Насколько же был бы удивлён Лёха, если бы услышал разговоры немецких лётчиков в столовой аэродрома тем же вечером.
— Нет, вы видели?! — нервно воскликнул ведомый, чудом переживший утренний вылет. — Она прям над камнями парила! Старуха с косой! Метров пять в высоту!
За столом воцарилась тишина. Кто-то отложил вилку, кто-то замер с кружкой шнапса в руке, напряжённо слушая рассказ.
— И коса сверкает так над головой! Вжиик! — он сделал руками резкий жест, изображая рубящее движение. — Вся чёрная, в капюшоне, и так машет!
— И что потом? — осторожно спросил один из пилотов, явно пытаясь сохранить скептицизм, но голос у него дрогнул.
— А потом?! — голос ведомого сорвался на крик, он резко дёрнул плечами, втянул голову в плечи, будто ему снова пришлось пережить тот момент. — Пришёл черёд Вилли. Она ему — Вжиик! — и прямо самолёт перерубила пополам! Он качнулся, вильнул, и раз — через крыло, и со взлёта прямо в землю!
Он выдохнул.
Комната замерла. Кто-то закашлялся, кто-то судорожно сделал глоток шнапса.
— Ты… Ты хочешь сказать, что это... она…за нами? — неуверенно произнёс один из лётчиков, наконец-то осознав сказанное.
Ведомый лишь нервно сглотнул, глядя в пустоту, как будто старуха с косой могла появиться снова.
Начало июня 1937 года. Отхожие места аэродрома франкистов, пригород города Авьола.
Минут двадцать спустя, устав маршировать и отчаявшись найти попутный транспорт хоть каким-то способом, Лёха вылез из придорожных кустов, размахивая косой, и попытался остановить единственное средство передвижения в пределах видимости — понурую лошадёнку, тянущую большую, потрёпанную временем бочку самого затрапезного вида.
Возница, одетый в лохмотья, ссутулился на козлах, лениво покуривая. Но стоило ему поднять глаза и увидеть вынырнувшую из кустов фигуру в чёрном плаще с капюшоном, с огромной сверкающей косой над головой, как его реакция оказалась молниеносной.
Он взвизгнул, истошно заорал, словно его резали, слетел с козел, и, не разбирая дороги, бросился наутёк с завидной скоростью..
— Санта Мария! Мадре де Диос! — истошно заорал он, выкрикивая что-то нечленораздельное на своём диалекте.
Лёха даже не успел рта открыть, как мужик уже исчез за поворотом, поднимая облако пыли.
— Вот же засада, подъехал чуток называется… — протянул Лёха, приближаясь к стоящему смирно транспортному средству.
Лёха подошёл к повозке, задумчиво понюхал воздух и скривился. Его ноздри затрепетали, уловив знакомый аромат солдатского сортира.
— Я смотрю, у тебя Хренов офигительный карьерный рост намечается!
Перед ним стояла гордость местных ассенизаторов.
Осмотревшись вокруг, он убедился, что никаких других транспортных средств в пределах видимости не наблюдается. Вздохнув, он смирился с судьбой, взгромоздился на повозку и дёрнул поводья. Лошадка обречённо заковыляла, медленно перебирая копытами, словно понимала, что в её жизни ничего хорошего уже не предвидится.
Монотонное движение, пропитанный специфическим ароматом воздух, неспешный перестук копыт… Через пятнадцать минут дороги Лёха принюхался и его начало клонить в сон. Он не заметил, как задремал, покачиваясь в такт неспешной поступи понурой лошаденки.
Тем временем лошадка, привычно зная маршрут, добралась до полосатого шлагбаума у въезда на аэродром.
Часовые, увидев приближающуюся повозку, равнодушно зевнули.
— О Марио, смотри! … — выдавил один из них, зажимая нос рукой. — Опять этот засранец на своей доходяге!
Запах, волнами расходившийся от бочки, наполнял пространство вокруг. Один из часовых скривился, второй отступил на шаг назад,
— Открывай быстрее, пока мы тут не задохнулись! Или ты сам хочешь чистить эти нужники! — заорал капрал на первого из караульных.
Тот, что был постарше, схватился за голову и, замахав руками и торопливо поднял шлагбаум.
— Проезжай, кусок ослиного дерьма, только быстрее, чтоб мы тебя больше не видели! — донёсся приглушённый голос одного из них.
Лошадка с обречённым видом прошествовала на территорию аэродрома, таща за собой пахучий груз и его случайного всадника.
«Росинант» не сомневаясь потопал к деревянным сортирам, стоявшим на самом краю аэродрома, у небольшой рощицы. Лошадёнка, явно привыкшая к своему унылому маршруту, лениво махала хвостом, не требуя никаких дополнительных указаний. Повозка мерно покачивалась на ухабах, ароматное содержимое выдавало очередную порцию миазмов при каждом толчке.
Остановив транспорт, Лёха вздохнул, поморщился от вони и спрыгнул на землю. Он по привычке огляделся, убедился, что никто не смотрит, и потянулся за своей косой.
Товарищ с высшим техническим образованием в прошлой жизни, провёл ладонью по лицу в попытке отогнать въевшийся запах. Уставший, голодный и замёрзший, он понял, что на сложные планы и хитроумные схемы у него просто нет сил.
Его идея, как обычно, отличалась своей простотой и нахальством.
— Слабоумие и отвага, — тихо подбодрил он сам себя, устраиваясь на привале за стеной сортирного домика.
Минут через пять на тропинке, ведущей к сортиру, показался упитанный немецкий лётчик в серой форме. Он посвистывал что-то весёлое, покручивая в пальцах ремень, и шагал с таким расслабленным видом, будто не на войне был, а в отпуске в каком-нибудь Баден-Бадене. Фриц явно не торопился на службу, а наслаждается бытовыми "удобствами". Лёха, затаившись за стеной деревянного домика, злобно усмехнулся.
"Вот же буржуй... Вонючий оккупант идёт облегчить свою фашистскую сущность. Сейчас мы тебе "зиг хайль" организуем..."
Лёха, не к месту вспомнил анекдот про акулу, которая кружит перед аквалангистом, чтобы не жрать его с дерьмом. Он мрачно позволил упитанному бюргеру зайти в деревянный домик, заняв позицию сбоку от двери и принялся терпеливо ждать
Шум изнутри ясно показал, что немец не собирался торопиться.
Внутри раздавались характерные взрывы и трещание, тяжёлые вздохи и отвратительно громкие звуки немецкой жизнедеятельности, щедро сдобренные невыносимой вонью. Лёха, изо всех сил стараясь дышать через рот, постепенно дошёл до полного помутнения рассудка, переходящее в ярость.
— Да чтоб тебя, фашистская жопа… — прошипел он, зажимая нос.
Прошло несколько мучительных минут. Немец явно не торопился. Время от времени он громко сопел, перелистывая что-то шуршащее – может, газету, а может, просто подтирался местной прессой. Лёха заскрипел зубами.
— Ну ты там контрольный доклад