Точка, когда мы зафиксировали первое убийство маньяка в моей первой жизни — около двадцатого ноября, но теперь уже ясно, что тогда убийства происходили и раньше, просто мы этого не видели, не хватало нам тогда опыта, ведь опытных оперов у нас в отделении больше не было. Это сейчас они работают, потому что я спас Якута, а Устинов остался на работе и не ушёл на пенсию.
Но кого тогда убили ещё? Припомнить все трупы, которые мы тогда находили, невозможно. Были они, конечно, и немало — криминальные и обычные. Да, помню, как собирали неопознанный труп, пролежавший несколько дней в катке на трубах теплотрассы, но там даже сложно было навскидку сказать, какого пола этот человек, настолько быстро разлагаются тела в таких местах. Ни один эксперт не определит, было удушение или нет. Там и от шеи-то мало что осталось…
В общем, знания о грядущих событиях в городе с каждым днём помогали мне в работе всё меньше и меньше. Впрочем, воспоминания воспоминаниями, а опыт-то не пропьёшь, и опера матёрые, старой закалки, в этом помогут, и отец жив, и многие другие люди тоже…
Ржавые ворота мясокомбината открылись, мы заехали на территорию и остановились подальше, у холодильных цехов. Так уж повелось, что на мясокомбинатах часто работают бывшие зеки, и бывает, что они берут там всё в свои руки. Сразу и криминал расцветает, и воровство начинается повальное, да и крыша у конкретно этого мясокомбината — Слепой и его «синие». Так что дорогу сюда мы знали, бывали здесь, но работать тут всегда сложно, ведь с ментами говорить местному контингенту, как они выражаются, западло.
Сегодня не убийство, но наше отделение отрабатывает не только их, а ещё и тяжкий вред здоровью. Недавно здесь был избит сменщик, причём так сильно, что попал в больницу с переломом шейки бедра, и дело, что называется, возбудилось само. Правда, ведёт дело не прокуратура, а МВД, но наш милицейский следак здесь так и не появлялся, всё не мог выбраться. Придётся нам делать всё самим.
— Ну ёшки-матрёшки, — Устинов выглянул в окно на проходящих мимо работников. — Как же они задрали. Лучше бы сектанта искал, всегда хотел такого поймать. А тут, блин, надо ходить и искать, у кого Петренко денег занял.
— Из-за денег разве ему ногу сломали? — спросил я.
— А из-за чего ещё-то? Сам-то он молчит, да и никто не скажет. Здесь всегда так.
Тут да, чего-то добиться менту от бывшего зека сложно, особенно от принципиальных блатных. Своих они не выдадут, терпила тоже будет молчать, зная, что с ним за эти показания могут поступить ещё хуже, чем ему досталось уже. Но куда деваться — надо работать, прорываться.
Думаю, убьём здесь день, не меньше. Надо обойти всех (или вызывать работников в кабинет директора по одному), опросить, потом сгонять в больницу, где потерпевший Петренко никому и ничего не скажет.
Но зато скучать не придётся, это точно. Ведь со мной Устинов, а он даже в таком состоянии — враг любой скуке.
Василий Иваныч вошёл в пропахший душком цех первым, шагнул чуть дальше, явно зная куда идти, и заглянул в закуток, где собрались на перекур работники.
Вдоль небольшой комнаты стояли лавки, тут и сидели сотрудники мясокомбината, внимательно и недобро глядя на нас. За столом расположился бригадир смены, бледный тщедушный мужик, который что-то подписывал, за спиной у него висел стенд с информацией и планами выпуска продукции.
В углу стоял чайник и трёхлитровая банка, в которой заварили чай. Крепкий чифир, как и следовало ожидать, почти чёрный. Такой хлебнёшь, и сразу сердце начнёт в груди колотиться, но бывшие сидельцы его уважают. А на столе лежали нарды, точно самодельные с зоны, такие сейчас очень модные и сильно ценятся.
Курили все разом, из-за чего в помещении стоял густой вонючий туман.
— Здорово, мужики! — гаркнул Василий Иваныч.
— А ты где тут мужиков увидел? — приблатнённым тягучим голосом спросил один, сидевший у чайника. Смуглый носатый мужик медленно повернулся к оперу. — А?
— А ты у нас кто, если не мужик? — Устинов повернулся к нему с усмешкой. — Чудо-юдо лесное?
— Э-э! — носатый вскочил на ноги. — Ты чё, ты…
— Да мент это! — хрипло произнёс его сосед. — Вчера тут ходил, они тут постоянно ходят. Сегодня припёрся…
— Вот так сразу и испортили веселье, — Василий Иваныч развёл руки в стороны. — Короче, вопросики у меня есть…
Ладно, пусть поговорит он с ними, тем более, не просто так он это затеял, а явно в надежде, что кто-то случайно выдаст нужную информацию. Я пробегусь пока по цеху, поищу что-нибудь сам. Вводных у меня мало, только имя потерпевшего и должность. И всё.
Подошёл к одному, второму, третьему. Пальцы никто не гнул, просто пожимали плечами — мол, не видели, не слышали, ничего не знаем. Здесь работают и те, кто не сидел, но они тоже будут помалкивать, во избежание проблем с откинувшимися коллегами.
Но спрашивать я буду всех, вылавливая поодиночке, на случай, если кто-то скажет важную вещь, чтобы не подставлять его перед остальными. Не поймут, кто проболтался. Я даже светить не буду этого человека, если с его помощью выйду на злодея. Скажу, мол, сам нашёл, а дальше постараюсь его раскрутить.
Пока ничего не выяснилось, и, казалось, расследование зашло в тупик. Но помощь пришла, откуда я её не ждал.
Бледный бригадир болезненного вида из соседнего цеха, со смутно знакомым лицом поздоровался со мной неожиданно приветливо. Но где я его видел, никак вспомнить не мог. Где-то недавно, уже после того, как снова оказался здесь, в 1996-м.
— Из-за бабы ему ногу сломали, — сразу сказал он, оглядевшись по сторонам, и достал папиросу. — Эх, врач не даёт, говорит, нельзя мне больше курить…
Мужик с грустным видом убрал папиросу назад, облизнулся.
— Короче, шашни крутил этот Петренко с одной нарядчицей, Надькой Иваньковой, а муж у неё на зоне чалился. Вот, откинулся он на прошлой неделе, приехал — узнал всё про жену от соседей, пришёл в цех и арматурой полюбовничка и отделал. И вся недолга.
— Во как, — я удивился.
— Но, если что, слышали вы это не от меня, — сказал он тоном заговорщика. — Это я так, должок просто вернуть.
— Какой должок?
Ответить он не успел.