— Отзванивается на базу. Их пропажу обнаруживают на «Тавде». Те высылают шхуну с тройкой самых породистых цепных востроскруч-гончих, дикий волчок оценивает силы как неравные и решает отпустить ловушку. Затем проверка у врача и гауптвахта два недели. Но на свидание с той барышней всё же он пошёл. Хоть роман и не сложился — его потом моя матушка отбила. Видимо, нарасхват был парень, да-а…
Егоров сидел погрустневший.
— А у меня, скажем прямо, совсем всё не так сложилось. Мой батюшка скончался за девять месяцев до моего рождения.
Скоморохов сделал непонятный для Леонида жест кружкой.
— Вечная память. Кстати, не спросил вашего, то есть, твоего отчества. Как по батюшке? — Скоморохов-старший доверительно наклонился.
— Да ну, пожалуй, не стоит, не важно.
— Почему же? Что такого страшного?
— Ну, я думаю, ничего такого приятного. А, чёрт возьми, расскажу. Ромуальдович я по батюшке.
— Ромуальдович? — усмехнулся Скоморохов. — Ну, ничего страшного, и не такое бывает. Это какая такая народность?
Леонида потянуло на откровенности.
— Самая что ни на есть московская, просто мои бабушка с дедушкой увлекались архаичной литературой и балетом. Семья небогатая. Папа родился в орбитальном посёлке, а из-за строгости воспитания стал весьма ранимым и романтичным. Когда переселились на Рязань, очень долго ухаживал за балериной из школы танцев. А когда она ответила взаимностью, в первую ночь любви его сердце не выдержало от счастья, его отвезли в больницу, но врачи ничего не смогли сделать. А через девять месяцев родился я.
— Грустная история. Выпьем же за это!
Егоров чокнулся кружкой и посмотрел в окно. В такие моменты он понимал, что безотцовщина сильно сказалась на его воспитании и характере. Отсюда и временами всплывающая нерешительность, отсюда и привычка к рутинным занятиям и приспособленчеству. Отсюда и безумные, импульсивные поступки из желания эти качества в себе побороть — перечисление всех накоплений в гильдию, приобретение яхты на последние деньги, бегство от погони. А потом снова возвращение в скупердяйство, в рутину. Иногда поэту даже хотелось верить, что отец выжил, и что его из клиники забрали какие-нибудь тайные агенты. И что от этого вся его жизнь может измениться.
Снаружи под стать настроению начало смеркаться. Инженеры медленно понижали мощность солнышка и включали резервное освещение купола — «звёздочки».
— Ну, я смотрю, тебе пора? Можешь, конечно, и у меня заночевать. Кстати, а где Семён… — Скоморохов повернулся и крикнул в сторону коридора. — Надежда Константиновна! Где наш отпрыск?
— Шарашится где-нибудь, тарталыга, — ответила мамаша. — А, вон, гляди же, долго жить будет. Идёт с улицы.
— Работает сантехником, — пояснил Скоморохов-старший. — Бездарь. Надо бы его в большой мир отправить, да кто тогда с хозяйством помогать будет? Эх.
Семён забежал на кухню и молча принялся умываться холодной водой.
— Здравствуй, папаша! — наконец сказал он, отфыркиваясь и вытираясь полотенцем.
— Ты чего такой красный? — спросил отец. — В принтонный бассейн, что ли, окунулся?
— Если бы. В лесу в хищное растение, судрь, угадил. Чуть не скушали меня, папаша. Всё лицо горит и чешется от кислоты. Но врач сказал, что само пройдёт через пару дней.
— В лесу⁈ Кто тебя пустил в лес? И поздоровайся же с Леонидом Ромуальдовичем, это наш гость, родом с Рязани. Космический поэт.
— Доброго здоровья, — Семён выглядел недовольно от того, что в доме находится чужак. — А пустил меня Вован. Он теперь в реанимации, в него, судрь, парализатором выстрелило. А мне штраф выписали.
Егоров пожал руку юноше.
— Ну, когда назначим выступление? — Егоров повернулся к Ефиму Герасимовичу.
— Что время тянуть? Завтра в обед. Послезавтра остановка в Тюмени, все за покупками потянутся, не до того будет. Сейчас на радио позвоним, там объявят. А утром на афишах вывесим.
— Ещё один вопрос… гонорар? Как вообще это всё, через кого решается?
— Будет! Будет гонорар. Половину с билетов отдам. Или даже две трети. Смотря сколько придёт.
— Спасибо! Если у вас на корабле будут учреждать должность министра культуры, я знаю, за кого проголосую!
Егоров ударил по рукам и встал со стула, обнаружив, что его слегка пошатывает. Пиво пилось легко, и алкоголь ударил в голову незаметно. Только сейчас он краем сознания понял, насколько он пьян. Конечно, организм бывшего гардемарина был слегка модифицирован и устойчив к подобным мелочам, но за время службы польза от модификации сошла на нет.
— Сможешь сам дойти? — спросил Скоморохов. — Есть навигатор на планшете?
— Нет… Сказали, лучше не брать. Да и забыл обновить.
— А, всё равно, навигация у нас работает через раз. Система старая, в погружениях только по проводам всё нормально работает. Семён, проводи нашего гостя до трамвая, — распорядился отец.
— Но па-а, может, лучше Иннокентий? Я уже сегодня изрядно нагулялся. И ногу подвернул.
— Пожалей ребёнка! Ему завтра учиться.
— А мне работать… Эх, судрь, несправедливость…
— Не ругайся при родителях!
Семён нехотя оделся и вывел попрощавшегося с родителями Леонида во двор.
— Слушайте, а вы меня сможете проводить в лес? Очень хотелось бы посмотреть лес. Если это, конечно, можно.
Семён усмехнулся, удивляясь невежеству поэта.
— Не-е, я техник. Меня туда по большому блату пустили, туда обычно только экспедиторов и выше пускают.
— Нет, мне бы очень туда хотелось, — не унимался выпивший Егоров. — Года три уже в лесах не был! Только в каменных джунглях и жестяном нутре кораблей.
— Вы, судрь, действительно поэт. Мне бы, судрь, тоже хотелось бы в лес. Понять не могу, что там такое было. Но теперь путь туда мне закрыт. Сам виноват, судрь, планшет потерял, и вот.
— Вас серьёзно пыталось съесть какое-то хищное растение?
— Не то растение, не то животное. Не то съесть, не то… Эх, судрь, не важно, всё равно я туда не попаду. Но, судрь, как будто бы тянет меня туда. Как будто я забыл что-то… Ну, всё, вот ваш трамвай. Пойду я.
Трамвая обратно ехал полупустой, лишь старушка со странной тележкой сидела в дальнем углу салона. Егоров не заметил, как уснул.
Проснулся он от того, что его схватили за плечи и стали трясти.
— Эй, гражданин уважаемый, подъём! — сказал хмурый смуглокожий матрос. — Уже два круга прокатился. Пьяный, что ли? Ну-ка дыхни! Салымбаев, он пьяный. В трезвяк его.
В вагон вошёл и подскочил к Егорову высокий