Вместо великого поэта, которому можно верить, появляется сетевое нечто, которое суть твое отражение. Недаром самая любимая сетевая похвала: как будто я сам это написал, просто мои мысли, или как вариант: я давно написал точно такую же поэму, но гораздо лучше.
Для того чтобы гений появился, нужно – уж не знаю кем, Богом или судьбой – подготовить для него сверхзадачу. Разрушение мира, общества, война или великая катастрофа. Именно в такие времена общество понимает, как оно нуждается в лидере, настоящем харизматичном литературном лидере, способным повести за собой людей.
Он появляется, тот самый Данко с пылающим сердцем, и ведет всех за собой.
То есть переломные события должны родить голод по ярким личностям, этот голод запускает цепную реакцию поиска, оценивания, принятия и запоминания. Общество консолидируется вокруг личности. Посмертная слава поэта – лишь слабые отголоски той самой общности.
То есть количество гениев прямо пропорционально запросам общества на личности – ну, а раз запросы рассыпаны по сети и каждый может найти себе по своем вкусу все, что угодно, то голод по масштабным людям прекрасно утоляется недорогим суррогатом.
Но если вы в самом деле хотите выяснить, кто из пишущих людей останется в грядущем, по кому будут учить детей, сделайте просто. Посмотрите, кого хвалят в кулуарах литературной тусовки, я имею в виду профессиональное сообщество. То есть не графоманов вокруг литературных премий, не графоманов вокруг сайтов со свободной публикацией, а тех, кто занимается литературой, кто пишет, разбирает, оценивает.
Так вот: послушайте, о ком говорят. Возможно, что это и есть тот самый гений, который ваш современник. Не удивляйтесь, что его не слышно – кому надо, о нем знают, а кому не надо – те не поймут. В том-то и разница между талантливым поэтом первого ряда и гением – первого любят как читатели, так и коллеги, второго любят только коллеги, и то с оглядкой.
Потому что в нагрузку к гениальности природа награждает бедолагу всякими товарами в нагрузку – скверным характером, склонностью к алкоголю, неспособностью работать на нормальных работах и вообще жить как люди. Он ни в грош не ставит авторитеты, режет правду-матку исключительно в глаза и плюет на слащавое вранье дур с тремя классами образования. Но зато в своих текстах он и царь, и бог.
Вы не понимаете, почему это происходит, но от его строчек, которые могут быть как простыми, так и исключительно сложными для восприятия, как прямой речью, так и узором сложных образов, от этих строк поднимается смешанное со странной тоской возбуждение, хочется то ли плясать, то ли плакать, может, драться, а может, петь.
В таком случае вам, конечно, повезло. Можете посмотреть на него, потрогать пальчиком и потыкать палочкой, а потом наблюдать с расстояния, потому что для общения, а также совместной жизни гении не годны. Да и самим им обычно черствой корки не перепадает от их гениальности, если они только не оседлают такую капризную вещь, как общественное мнение и не научаться его доить, подогревая умелыми скандалами. В таком случае гениальный поэт совмещен с гениальным директором – а такое бывает очень редко.
Глава 6. Подвиды графоманов
О, это тема отдельная, большая и разветвленная. Во всем литературном, окололитературном и псевдолитературном мире моя любовь к графоманам стала притчей во языцех.
Люди недоумевают – а за что я их, собственно, так не люблю? Причем те, кто недоумевает, сами, как правило, пишут, но бывает и так, что после моих внятных, добрых и сердечных объяснений писать перестают. Что, в общем, нормально – ведь все, не имеющие слуха и голоса рано или поздно перестают петь.
На самом деле все просто – я несчастный человек, наказанный не только талантом, литературным, увы мне(!), даром, но и хорошим вкусом.
Обычно хороший вкус дается в нагрузку, но некоторые счастливцы путем долгих и упорных тренировок приучают себя не замечать ту лавину пошлости, которая сегодня сметает все на своем пути. Они живут в каком-то розовом в рюшечках пузыре, и его не в состоянии нарушить никакое внешнее воздействие – хоть ты его кувалдой колоти, ничего не произойдет. Это великие счастливцы, я им искренне завидую.
У меня плохие стихи вызывают состояние… как будто в лоб попытались заехать кулаком. И я моментально отвечаю. То есть плохие стихи оскорбляют все то хорошее, что еще осталось во мне.
Беда в том, что графоман не поддается никакой перековке. Из него нельзя сделать поэта, хорошего человека, по большому счету, сделать тоже нельзя. Он будет читать стихи везде, где получиться, он достанет своими виршами всех – от случайных собутыльников до несчастных девушек. Он зануден, невыносим, высокомерен и раздражителен, а читать он готов исключительно ради похвалы, других вариантов не существует. В итоге окружение, ближайшие люди если и не начинают его ненавидеть, то относятся как к больному человек – да, он неплохой, но жаль только не совсем здоров. Стишки кропает. Вы уж помучайтесь, послушайте, а то потом он нам жизни не даст.
Но графоманы, как и все распространенные в нашей жизни забавные явления, вещи неоднородные – их много, они разные, они делятся на виды, подвиды, породы и рода.
Когда-то я составлял подробнейшую классификацию графоманов – к сожалению, эта выдающаяся научная работа с примерами, таблицами и графиками была потеряна в недрах давно почившего старого компьютера.
Их было там очень много – с видами, подвидами, родами, семействами, инбридингом, гомозиготами и всем тем, чем так прекрасна наука биология и генетика тоже. Я совсем уже было дошел до сравнительного анализа внешнего вида графоманов – как, допустим, толщина, лысина или возраст влияют на тот или иной подвид, – но как-то не срослось. Так что здесь, простите, будет усеченный вариант. Прошу меня простить, от графоманов меня давно и мучительно тошнит, но каждый может продолжить мой труд по поискам, классификации и накалыванию на булавку.
Первый тип, самый приятный – это графоман осознанный. В самом деле, этих я не то чтобы люблю, но почти уважаю. Я им позволял оставлять бездарные метры стишков в рецензиях – за километры ругал, а они готовы были писать километрами и терабайтами –