Он кивает, не отводя взгляда, и я вижу в его глазах поддержку и решимость. Даже в этой непростой ситуации он остаётся сильным, и это даёт мне силы. Я чувствую, что мы справимся, что он всегда будет рядом, и как бы ни сложилась наша жизнь, мы сможем найти опору друг в друге.
Когда мы наконец выходим из кафе, на улице начинается дождь, и Денис подставляет лицо под первые капли, словно надеясь, что они смоют его гнев и разочарование. Я смотрю на него и мысленно благодарю судьбу за то, что у меня есть такой сын.
5
Вера
Я долго готовлюсь к разговору с Анатолием, собирая последние крупицы сил и решимости. После того, как мы с Денисом обсудили его отца, я осознала, что больше не могу жить, словно меня не существует, как будто я просто неудачный эпизод в его жизни. Я слишком долго терпела его холодность, пренебрежение и те унижения, которые он мне нанёс своим уходом к другой. Теперь, вместо страха и боли, я чувствую решимость — странное, твердое ощущение, которое не оставляет места для сомнений.
Под вечер, когда он возвращается домой, я встречаю его в коридоре. Он бросает на меня скучающий взгляд, видимо, не ожидая от меня никакой инициативы, и собирается пройти мимо, будто я просто часть мебели. Но я преграждаю ему путь.
— Нам нужно поговорить, — говорю я твёрдо, и он, удивлённый моим тоном, вскидывает брови.
— Поговорить? О чём? — отвечает он с легкой насмешкой в голосе. — Вера, давай обойдёмся без этих твоих драм, — машет рукой, будто бы я назойливая муха.
— Я не собираюсь устраивать драму, — отвечаю, глядя ему прямо в глаза. — Но нам пора всё обсудить. Как взрослым людям.
Он закатывает глаза и делает шаг назад, словно готовится выслушать длинную нудную лекцию.
— Ладно, говори, раз уж ты настроена по-серьёзному, — он делает жест рукой, приглашая меня продолжить, словно это просто игра, в которую он снисходительно готов поиграть ради меня.
— Я подаю на развод, — произношу я, ощущая, как каждая буква дается мне с трудом. — И на раздел имущества. Я не намерена оставаться в подвешенном состоянии, пока ты живёшь своей новой жизнью. Давай решим всё цивилизованно.
Он замолкает. В его глазах появляется что-то странное, как будто он не ожидал, что я скажу это вслух. Но уже через секунду он расплывается в насмешливой улыбке и тихо смеётся, глядя на меня с видом человека, которому только что рассказали анекдот.
— На развод? На раздел имущества? Вера, ты себя слышишь? — он цокает языком, покачивая головой. — У тебя ничего нет. Ты хоть понимаешь это? Дом этот, в котором мы живём, оформлен на меня, по дарственной от моих родителей. Ты не имеешь к нему никакого отношения.
Эти слова звучат как удар. Он говорит так, словно я для него — никто, незначительная часть его прошлого. Но я не подаю виду, что его слова задели меня, не позволяю себе слабости, хоть внутри всё сжимается от унижения.
— Я знаю, что дом оформлен на тебя, — стараюсь держать голос ровным. — Но есть и другие вещи. Например, деньги, совместные сбережения.
Он снова усмехается, бросает на меня пренебрежительный взгляд, словно я наивный ребёнок, требующий игрушку.
— Вера, ты и правда думаешь, что у нас есть какие-то совместные сбережения? Всё, что есть, — это деньги на счёте фирмы. Остальное давным-давно лежит на оффшорных счетах, к которым ты не имеешь никакого отношения.
Он смотрит на меня с таким самодовольным видом, а мне хочется зарыдать в голос. Его слова как плевок в лицо, и я понимаю, что человек, стоящий передо мной, давно перестал быть тем, кого я когда-то любила и кому доверяла. Он только и делает, что издевается, старается унизить меня, пытаясь растоптать мою последнюю гордость.
— Знаешь, Воронов, я думала, что после двадцати шести лет совместной жизни, я тебя хоть немного знаю. Мы были вместе столько лет, строили этот дом, создавали всё, что у нас есть, сына воспитывали.
— Да, Вера, именно так, — отвечает он с ледяным спокойствием. — И все эти двадцать шесть лет ты жила как сыр в масле. А на работу ты ходила только ради того, чтобы шмотки новые выгуливать, которые покупала на мои деньги.
Его слова обжигают, словно удар хлыста. Он говорит о наших двадцати шести годах вместе, как будто это были какие-то приятные каникулы для меня, словно всё, что у нас было, — это только его заслуга, а я лишь сторонний наблюдатель.
— Ты действительно так считаешь? — мне нечем дышать, и я словно выброшенная на сушу рыба, начинаю ртом хватать воздух. — Думаешь, что я просто пользовалась тобой? Что я все эти годы не вкладывала в нашу семью, в тебя, в сына?
Он усмехается, холодно, презрительно, и делает шаг ближе. Смотрит в глаза.
— А что ты сделала, Верунь? Ты, конечно, неплохо смотрелась рядом, но это я строил этот дом, я зарабатывал, я принимал решения. Ты всегда была просто… женой. Согласись, всё было прекрасно, пока ты играла свою роль.
Слышу его слова и осознаю, что сейчас он пытается окончательно лишить меня права на мою жизнь, нашу жизнь. Он говорит так, словно всегда смотрел на меня сверху вниз, но только теперь решился это озвучить.
— Так вот как ты это видишь. А как же все те ночи, когда я сидела с нашим сыном, когда ты был занят своими «важными делами»? А как же забота о доме, обо всём, что создавало твоё «масло», в котором я, по-твоему, жила? Ты хочешь стереть всё, что я сделала для нас, потому что это удобно?
— Удобно? — он хмыкает, снова закатывая глаза, как будто я сказала что-то наивное. — Да, это было удобно. Потому что ты всегда молчала, всегда соглашалась. Вера, ты ни разу не сделала ничего значимого. Всё, что у тебя было, — это мои деньги и твои собственные фантазии о том, что ты тут чем-то управляешь.
Его слова ранят меня до глубины души, но сейчас, несмотря на весь этот ледяной гнев и презрение, я чувствую, что должна держаться. Он хочет меня сломать, показать, что я ничего не стою без