Петр справедливо полагал, что выходящий из хореографической школы мужчина может обратить на себя внимание наблюдателя. Будь на его месте, Горюнов обратил бы обязательно.
От ближайшей автобусной остановки на 77-м автобусе он доехал до вокзала, всю дорогу прокручивая в голове этот тяжелый разговор с Марианной. «Интересно, – думал он, глядя на залитые солнцем улицы Софии из окна автобуса, – как бы повела себя Дилар или Зарифа? Они наверняка с автоматом наперевес бросились бы искать злодея, убившего меня. А Сашка… – он улыбнулся. – Нет, она стрелять не стала бы. Она просто организовала бы многотысячную демонстрацию и подпольную организацию по отмщению, которую возглавила бы. Она такая – в тихом омуте черти водятся. Уж во всяком случае, она бы не отказалась от посмертной награды мужа».
Современный железнодорожный вокзал с потолком, напоминающим плетение, как в берестяной корзине, имел не только наземные два или три этажа, но и пару подземных. Петр узнал, что ему нужен как раз подземный уровень. Съезжая на эскалаторе, он заметил зеленый старинный паровозик с вагончиком, расположенный прямо в здании, как музейный экспонат. «Гардероб» – камера хранения – оказался просто небольшой комнатой за стеклянной загородкой. На двери висела табличка, гласившая, что гардероб работает с 6.00 до 23.00 и хранение вещей в течение дня стоит два лева.
Он-то себе представлял стену с ячейками и закодированными замками на дверцах. Каким образом Сабирову удалось оставить здесь что-то на хранение, когда тут можно оставлять вещи только на день и лежат они у всех на виду, на открытых полках вдоль стен?
Горюнов подошел к девушке-регистратору, дождавшись, когда уйдет мужчина, сдавший чемодан на хранение. Заметив, что на бейджике у девушки написано имя Албена Добрева, Петр заговорил с ней:
– Добър дэн, – поприветствовал он ее по-болгарски и перешел на русский со своим арабско-польским акцентом. – Вы ведь Албена? Как ваш Радко? Ходит ли он в школу?
Девушка едва заметно покраснела.
– Здравейте! Да-да, господин, Радко ходит. Благодаря господину Сабирову. Он вас хорошо описал.
Девушка ушла за дверь служебного помещения. Горюнов машинально коснулся бока, где последние несколько месяцев в Чечне у него висела кобура с ТТ. Теперь без пистолета он чувствовал себя неуютно.
Но Албена вела себя естественно. Спокойно. Она явно не была посвящена в детали и не понимала, что эта история имеет какую-то подоплеку.
– Вот, – вернувшись, она положила на стойку сверток в грубой бумаге. Так заворачивают книги в некоторых книжных магазинах за границей. На ощупь это и была книга.
– Ще го взема[103], – сказал Петр, забирая сверток.
– Да, господин. Това е книга за вас. Като се качва на господин Сабиров?[104]
– Лучше по-русски, Албена, – попросил он, хотя понял, о чем она. – Вы давно знакомы с Сабировым? – Петр не рискнул называть его по имени. Что если он назывался ей другим именем?
– Я работала у него домашней помощницей в их с Марианной квартире в Лозенце. Господин Сабиров бывал дома редко, узнал, что мой сын Радко заболел лейкемией и оплатил сыну пересадку костного мозга. Помог найти донора.
«Вот тебе и Мур», – подумал Петр, разглядывая Албену с черными смоляными волосами и большими тоже черными печально-радостными глазами. Удивительное сочетание, характерное для доброго, сочувствующего человека.
Горюнов вдруг поддался порыву симпатии к этой женщине, которой Сабиров спас сына, и сказал:
– Погиб он, Албена.
Она сперва посмотрела с недоверием, а потом заплакала. Так внезапно, что Петр даже испуганно оглянулся, не зайдет ли кто, не заметит ли эту странную сцену. «Вот тебе и Мур, – повторил он мысленно, приглядываясь к Албене. – Что-то было у него с этой девчонкой? Неспроста Марианна так себя вела. Но про Албену она сказала спокойно, без подозрений. Если сопоставить этих двух женщин, то Албена душевнее и проще. Ну хоть кто-то будет его вспоминать и оплакивать».
Оставив расстроенную девушку, Петр вернулся в гостиницу «Мария Луиза». Небольшую, четырехэтажную, в старом здании, с дурацкими гофрированными шторами на окнах и балдахином, странным, словно из потолка прорастали присборенные шелковые простыни или морская губка.
На стойке регистратуры ему вместе с ключами консьерж протянул записку:
– Господин Каминьский, вам передали час назад.
Записка оказалась короткой: «Позвони Стояну».
Мечты о том, чтобы растянуться на кровати под навесом из кусков ткани, нарезанных и колыхавшихся волнообразно от дуновения из кондиционера, растворились в душном пространстве вестибюля гостиницы. Горюнов поднялся в номер и спрятал сверток, полученный от Албены, в сейф, с сожалением взглянув на него, не распечатывая. Затем он вышел на раскаленную улицу и заглянул в ближайшее кафе, чтобы позвонить связному.
Когда на том конце провода ответили, Петр спросил:
– Можно позвать Стояна к телефону?
– Какого Стояна? – отозвался игривый женский голос.
– Извините, я не помню его фамилию.
– Не знаю, тот ли Стоян вам нужен, но если вы перезвоните в семнадцать часов, то застанете его. Он как раз вернется из мечети Баня Баши.
– Я вас понял, обязательно перезвоню. Спасибо.
Горюнов выпил кофе, дожидаясь семнадцати часов, и, взяв такси, направился в мечеть Баня Баши. Он вышел за пару улиц до нее и пошел пешком.
Мечеть с одной стороны выходила на улицу, а с другой – в сквер с квадратным прудом. Был заметен пар, выходивший из вентиляционных отверстий у стен мечети, – мечеть построили над горячим источником.
Завтра Петр собирался уехать из Болгарии и увезти с собой горькие мысли о судьбе Теймураза и ту последнюю информацию, добытую им о ЦРУ или MIT, которую Сабиров не смог передать обычными каналами связи, поскольку уже был под свинцовым колпаком и не захотел рисковать связным.
Горюнов издалека увидел стоящего у пруда мужчину, задумчиво глядящего на воду. Тот держал в руке ярко-красную кепку.
Петр приблизился и спросил:
– Вы не видели Стояна?
– Я и есть Стоян. Кто вам сказал, что я здесь?
– Это была ваша сестра по телефону.
– Пойдемте в мечеть. Там тихо, – Стоян взял Горюнова под локоть. – Вы ведь Ян, я не ошибаюсь?
– Нет, все верно. Что случилось?
Они вошли внутрь, сняв обувь. До половины тут стены покрывала плитка, темно-синяя с белым и черным. Верхняя часть стен и своды были окрашены