Вспомнили всё же про Марину. Но это ожидаемо. Любой идиот, узнав, кто я такой, её смерть со мной свяжет.
— Я Маринку не убивал, — криво улыбнулся я замершим в ожидании моего ответа людям. — Я её казнил за то, что она самозванцу на Руси воровать помогала, — и тут же перешёл в атаку. — А вот мою матушку по приказу вашего «царя» безвинно жизни лишили!
— Не правда это, — высунулся из толпы Мизинец. — Царь Дмитрий о том не ведал и на убийц за самоуправство сильно гневался.
— Ага, — согласился я. — Так сильно разгневался, что на Рубца боярскую шапку одел, а Молчанова в думные дьяки возвёл! Но то дела прошлые и каждому за них Господь со временем по заслугам воздаст. Вижу я, не все из вас мне служить согласны. Неволить никого не буду. Идите отсюда с Богом. Ждите своего ненаглядного Дмитрия. Он вас потом так пожалует, не обрадуетесь. А кто со мной остаться хочет да дворянство себе честной службой добыть, рядом становись.
И я замолчал, с тревогой наблюдая за начавшими расходится в разные стороны воинами.
Глава 17
— Путь свободен, государь, — кряжистый детина в пластинчатом доспехе, соскочив с коня, поклонился. — Без боя детинец взяли, — кивнул он в сторону десятка обезоруженных городовых стрельцов, жмущихся к стене. — Наскоком.
— Как тебя кличут, воин? — попридержал я коня.
— Андрейка я. Верный холоп твой, государь!
Угу. Вот только где же вы раньше были, верные? Один Чемоданов рядом стоял. Ладно, не время о былом вспоминать. Сейчас главное, что Кострому мы всё же захватили!
Собственно говоря, на том, чтобы всё-таки рискнуть, настоял Подопригора. Он же самую важную часть намеченного плана и выполнил. Подъехал к насторожившейся из-за поднятого нами шума охране, пожаловался на совсем обнаглевших разбойников, что уже возле самого города озоруют и проехал дальше в сторону моста ведущего к монастырю. Стрельцы и городовые казаки, что в связи с непонятной замятнёй к ним в усиление прибыли, уже примелькавшуюся им монастырскую полусотню лишь взглядами проводили.
А что? Разбойников, после разгрома под Москвой армии Болотникова, и впрямь, прибавилось, а князю Мосальскому до того и дела нет. Знай в своих хоромах каждый день пирует! Неудивительно, что шиши и тати возле самого города начали крутиться. Ну, теперь на один из таких отрядов меньше станет. Воинов отец Иаков в монастырский полк добрый набрал. По слухам, не первую разбойную ватажку громят.
Так что, когда отряд Подопригоры где-то через час в обратную сторону тронулся, стрельцы даже к пищалям не потянулись. Так и замерли, с недоумением таращась на окруживших их воинов.
А дальше всё было гораздо проще. Полторы сотни всадников во главе с Порохнёй расстояние от леса до городских ворот преодолели буквально за пять минут и, яростным ураганом сметая всё на своём пути, сходу ворвавшись на территорию Костромского кремля.
Ну, а следом, в сторону широко распахнутых ворот, бросились и пешцы, втаптывая рыхлый снег в мёрзлую землю. Всё было кончено, даже не успев как следует начаться, и мне только и оставалось, как проследовать в детинец и принять бразды правления Костромой у проспавшего город князя Мосальского.
— Где Порохня?
— К дому воеводы ускакал. А нам ворота охранять велел.
Ага. Вот и мне туда нужно. Это теперь уже мой дом! А заодно и князю, всё что о нём думаю, выскажу. Я и так Мосальских не очень люблю, а этот ещё настолько жаден оказался, что небольшую вражескую армию, что недалеко от города два месяца простояла, умудрился «не заметить»!
— Это кто такой был-то? — донёсся до меня вопрос одного из пленённых стрельцов. — Почто ты его будто царя государем величаешь, мил человек?
— Так-то царь и есть, дурья твоя башка. Фёдор Борисович!
К княжескому дому я подъехал как раз вовремя, чтобы посмотреть, как Мосальского с казённой жилплощади выселяют. Два дюжих воина, особо не церемонясь, вытолкнули на улицу средних лет коренастого мужчину с налитыми кровью глазами. Ещё и богатую рубаху при этом на плече порвали. Это что же, его из постели вытащили, что он нормально одеться не успел⁈ Сзади, непрерывно охая, семенило ещё несколько человек во главе с дородным дьяком одетым в богатую шубу, подбитую соболиным мехом.
— Ты что творишь, воевода⁈ — увидев важно восседающего на коне Порохню, взорвался от негодования Мосальский. — Своих бьёшь⁈ Или о нашем разговоре забыл⁈ Мы же с тобой одному государю служим!
И чего спрашивается, обиделся? Ну, пообещал Порохня в случае победы второго самозванца о том, что Мосальский на его стороне стоял, рассказать. Так он же не отказывается! Вот изловим ЛжеДмитрия, обязательно расскажет!
— Да нет, Дмитрий Васильевич. Не прав ты. Разным государям мы с тобою служим, — усмехнулся в усы Порохня. — Ты перед мёртвым вором, что прикрываясь именем погибшего в Угличе ребёнка, на трон обманом взобрался, шею гнёшь, я же законного царя, от своего отца тот трон унаследовавшего, руку держу.
— Это о ком ты⁈
— Это он обо мне, Митя, обо мне, холоп ты мой верный, — не смог я удержаться от соблазна немного поюродствовать. — Что глаза свои выпучил? Живой я. Как есть живой! Это ваш царевич ненаглядный уже давно умер, а мне что сделается?
— Г-г-государь, — с трудом выдавил, продолжая пучить глаза, князь.
— Фёдор Борисович, — мгновенно сориентировавшись, рухнул на колени, дьяк.
— Царь-батюшка, — тут же последовали его примеру остальные.
— Вы ещё скажите, что рады меня видеть, — добавил я в голос яду. — Ладно. Этого лупоглазого в поруб бросьте, — кивнул я на князя. — Позже решу, как с ним поступить, — разворачиваюсь к дьяку. — Вижу, признал ты меня. Кто таков будешь?
— Ефимка я, государь, сын Яковлев. Приказной избой здесь ведаю.
— Во! Этого Ефимку туда же. Сразу видно, что два сапога — пара. Он тоже у Порохни гостинцы брал, — пояснил я ухмыляющемуся Семёну. — Зачем мне такой лихоимец нужен?
— Дык кто же в приказной избе делами заведовать будет? — не поверил своим ушам Яковлев.
— Было бы место, — решил успокоить я разжалованного дьяка. — А кого на него посадить, уж как-нибудь найдём.