— Так вы не Денисов и Парамонов из архитектурного союза?
— Не думаю, — сказал я.
— Ох, извините, — она рассмеялась. — Бывает. Так чем обязана?
— Мы из архивного отдела Космофлота, — я представил себя и Шестернева.
На лице Инги Николаевны ничего не отразилось. Она умела владеть собой. Лишь пальцы сжали крепче ложку, которой она накладывала варенье.
— Какое отношение я имею к Космофлоту?
— Время от времени руководство загорается желанием написать наиболее полную историю организации. Тогда и вспоминают о нас, — улыбнулся я как можно беззаботнее. — И мы латаем прорехи и замалёвываем пробелы в истории Космофлота.
— Вы насчёт Тима?
— Да. Неудобно беспокоить вас, но мы были бы благодарны…
— Чего уж… Сколько лет прошло.
— Сорок.
— Да, сорок, — вздохнула Инга Николаевна. — А вы думаете, боль ушла? Она лишь притупилась. Как вчера всё было.
Она положила ложку на розетку.
— Сорок лет, — повторила она. — Сорок лет одиночества.
— Вы живёте одна? — поинтересовали Шестернев.
— Навещают. Валерия — жена Тима. Лариса — внучка. Но редко. Над Ларисой всегда стояла тень отца. Атмосферные исследования Юпитера. Она же с детства раскрыв рот слушала историю, как Тим спас разведбот на Нептуне.
— Полёт «Васко де Гамы», — кивнул я.
— Да. С Тимом тогда обошлись несправедливо. Академик Гамов навещал меня и говорил, что они обязаны жизнью Тиму. Он совершил невозможное.
— Тимур был пилотом с большой буквы, — сказал Шестернев.
— Да, — вздохнула Инга Николаевна — И человеком тоже. С большой буквы.
Она добавила в компот варенья и заболтала ложкой в стакане. Я смотрел на неё. И не мог избавиться от ощущения, что её что-то давит. Притом не только воспоминания прошлых лет и скорбь о погибшем сыне. Я прикрыл глаза, пытаясь войти в резонанс с ней, прощупать её состояние. И ощутил её дикое напряжение. Недоумение. Страх. Причина? Попытаемся узнать.
— Да, Тимур Гиатулин — большая потеря не только для вас, но и для всего Космофлота, — произнёс я. — Но, конечно, с чувствами матери не сравниться ничто.
Она понуро кивнула.
— Представляю, как бы вам хотелось свидеться с ним вновь.
Её плечи будто окаменели.
— Услышать его голос, — продолжил я. Она перестала болтать ложкой в стакане.
— Обнять.
— Почему… Почему вы говорите такое?
— А что я говорю? — приподнял я бровь. — Инга Николаевна, вас что-то тревожит. Она молчала.
— Вы чем-то очень сильно обеспокоены. И я могу попытаться угадать, чем…
Её руки начали трястить, и она начала теребить рукав платья.
— За последнее время в вашей жизни было немало странного.
Нервы у неё не выдержали.
— Нет! — крикнула она.
— Вы считаете, что это нечто принадлежит только вам, — произнёс я. — И свой страх, свои надежды, своё возможное разочарование и отчаянье вы не хотите отдавать никому.
— О чём вы? — обречённо прошептала она.
— Вы прекрасно знаете. И знаем мы, — тут я позволил себя соврать, ибо путь от предположения до знания достаточно велик. — Расскажите. Это очень важно.
— Кто вы такие? Вы не из архива.
— Мы ваши друзья. Мы те, кто призваны защищать. И те, кто верит в чудеса. Расскажите о Тиме, — попросил я.
— Сорок лет прошло.
— Нет. Нас интересует то, что было недавно.
Он вытерла ладонью щеку, смахнув ненароком стакан с компотом. Струйки жидкости потекли со стола, капая на платье, впитываясь в землю, но Инга Николаевна не обращала на это внимания.
— Он… Он жив? — полушёпотом произнесла она.
— Возможно, — кивнул я. — Точнее, жив, но сильно изменился. Вы можете его даже не узнать.
— Узнала я его! Узнала!
— Он был здесь?
— Не был. Ночной звонок по СТ-фону. Три дня назад. Какой-то силуэт — тёмный и неясный. Какие-то ничего не значащие слова.
— Какие? — спросил Шестернев.
— Что-то вроде «я вспоминаю»… Меня будто ударило молнией. Хотя я не могла различить лица говорившего — оно было в каком-то тумане, не могла различить оттенки голоса, но я поняла — это Тим. Я думала, что сошла с ума. Что мне привиделось. Или что я просто растолковала ошибочный звонок как подсказку болезненного сознания.
Она поморщилась и глубоко вздохнула.
— Боюсь ночных звонков. Тогда тоже позвонили ночью. И сообщили, что связь с «Селигером» потеряна. Потом мне сказали, что, видимо, причиной явилось столкновение с метеоритом и неполадки в противометеоритной защите корабля. Так?
— Не совсем.
— Это был Тим… Но не мой Тим. Какой-то чужой. Не от мира сего.
— Больше он не пытался выйти на связь с вами?
— Нет. Сорок лет. И теперь надежда. Скажите, я увижу его ещё?
— Не знаю, — я напрягся.
— Пусть. Лишь бы знать, что он жив.
— Жив, — хрипло произнёс я. Ещё как жив!
Я почувствовал, как по спине и шее ползёт змейка и волосы становятся дыбом…
* * *
Он стоял в нескольких метрах за моей спиной. Он стоял, застыв холодной льдиной, и вместе с ним застыло все вокруг. Даже лёгкий ветерок стих. Замолчали птицы. Нас накрыло глухое, ватное безмолвие.
Я смог обернуться. Виски давило. Тим стоял сосредоточением злой энергии. Лица его я не мог уловить, как и в прошлый раз, но знал точно — он. Весь мир вокруг нас наливался голубым светом.
Инга Гиатулина приподнялась. Полетел на землю кувшин с натуральным компотом, но не разбился. Лицо хозяйки стало быстро бледнеть, и я испугался — как бы у неё не разорвалось сердце.
— Тимур, — едва слышно прошептала она. Но в повисшей тишине её слова звучали чётко и ясно, они, будто подпитываемые разлившейся в окружающей среде энергией, наливались силой и приобретали самостоятельную жизнь. — Сынок.
Она пошатнулась, ухватившись за спинку садовой скамейки. Она безошибочно узнала в этом монстре своего сына, которого похоронила в душе сорок лет тому назад.
С минуту мы не двигались, будто боясь нарушить неустойчивое равновесие, удержаться в текущей хрупкой реальности и не рухнуть куда-то, в пучину хаоса и кошмара. Первобытный, мистический ужас поднимался в моей душе. Из встреч с Найдёнышем это была самая зловещая.
Напряжение достигло своего пика. На меня будто обрушили тонну песка, и я стоял, держась