Нет, Жорич не дурак. Он все рассчитал и почти ушел. Только не учел, что я уже давно был у него на хвосте и не выпустил бы его в любом случае… Вот только кто второй отметился на банке? Кто это мог быть?… Эта мысль изрядно портила настроение. Получается, что у Святоши есть сообщник, о котором мы не знаем, помимо Сафрона? Или это случайные отпечатки?
— Слушай, Валентин, — я задумчиво жевал губу. — А могли эти следы пальчиков на банке остаться — ну, давно?
— Насколько давно? — уточнил Валентин.
— Ну, не знаю. Допустим, что кто-то пил из нее кофе, лапал. А уж потом Жорич стал использовать баночку для хранения золотишка.
— Не думаю… Банка немецкая, еще и сорок первого года выпуска. С войны точно папиллярные узоры бы не сохранились, Сан Саныч.
— А сколько они держатся? — на всякий случай уточнил я, чтобы уже точно отмести лишние додумки и предположения.
— Таких исследований не проводилось. Достоверных и апробированных методик определения давности оставления следов рук в отечественной и зарубежной криминалистической науке нет. Но… — эксперт важно нацепил очки на нос и поправил галстук. — Исходя из моих наблюдений, некоторых проведенных экспериментов и личного экспертного опыта, я могу с высокой долей вероятности утверждать, что….
— Ближе к делу, Валентин, — подбодрил я «профессора». — Можно простыми словами даже. Нам нобелевку не получать.
— В общем, при комнатной температуре, без воздействия разрушающих факторов внешней среды, таких, как осадки, солнечное излучение, ветер и перепады температур, след может…
— Сколько? — уже раздраженно перебил я. — Скажи сразу! Сколько! И все…
— Если объект в квартире и находится в непосредственной близости возле батарей отопления, то…
— Твою маковку! Лето на дворе. Какие батареи? Сколько?
— Ну… месяц, два, три. А там высыхание потожирового вещества начнется.
— Так месяц или три?
— След следу рознь, — снова принялся уточнять он. — У кого-то узор на подушечках пальцев хорошо выражен, потожировых желез много, у таких людей следы, что называется, жирные остаются. И долго сохраняются. А у кого кожа сухая — и линии папиллярные, бывает, выглядят, как стертые. У посудомоек или прачек, например, так у тех следы и недели не проживут.
— Вот как? Интересно, не знал… И что ты можешь сказать о том неизвестном человеке, который оставил следы на банке?
— У него средняя выраженность папиллярных линий. Возможно, это просто результат процесса следообразования, но все же я склоняюсь, что человек этот не занят на производстве и на работах, связанных с физическим трудом.
— Понятно… А женщина это могла быть?
— Не похоже. Следы достаточно крупные, хотя встречаются и женщины с «мужскими» пальцами. Опять же таки, достоверно я определить не могу. Нет методик.
Я набрал в грудь побольше воздуху и от души вздохнул.
— Ну так свою придумай, Валентин.
— Я над этим работаю, — авторитетно заявил эксперт.
— Да? Вот и хорошо… А пальчики эти в картотеку помести. И в область направь, пусть по своим массивам пробьют.
— Уже переснял их на «Ёлке», — заверил Валентин, кивнув в сторону своей темнушки. — Пленка сушится. Отпечатаю снимки, наклею карточку и направлю.
— Кстати, о плёнке… Возьми вот, — я протянул ему катушку со «Свемой», которую взял у журналистки. — прояви и напечатай.
— Что там?
— Нашей газете надо помочь местной. У них фиксаж кончился.
— Так я отсыпать могу. Я его сам готовлю из компонентов.
— Не надо, лучше сам сделай. Хорошо?
— Конечно, если надо, помогу.
Глава 19
Я сходил покормил Мухтара, вернулся к себе и нарезал задач на завтра своим операм, после заскочил в кабинет к Кулебякину, погонял с ним чаи, обсудил текущие дела и рутину, не вдаваясь в подробности моего дела с нацистами, все больше за грабежи, кражи и прочие угоны с ним потрещал. И через пару часиков вернулся к эксперту, чтобы забрать проявленную пленку и снимки. Тот уложился в отведенное время. Молоток… Валя так старался, что даже сушил пленку вентилятором, чтобы успеть все сделать до конца рабочего дня. Для этого он прицепил ее прищепками на окне, и направил вентилятор вдобавок.
Уже при мне Валентин вытащил фотографии с пылу с жару из раскаленного глянцевателя. Выложил их на стол. Мы нависли над старой скрипучей столешницей, разглядывая фото из редакции.
На снимках были какие-то труженики, пара официальных сытых лиц в костюмах, еще шофер на фоне городского маршрутного автобуса, тоже, наверное, герой репортажа. В общем, обычные фотки корреспондента малотиражки.
А на последних кадрах была сама Зина. Она позировала в кабинете редакции и щелкнула себя явно со штатива на автоспуске, потому что все снимки были сделаны с одного ракурса. И только Зина была разная. То так выгнется, то сяк. Очевидно, представляла себя на обложке «Работницы» или «Крестьянки».
Снимки однотипные, девушка явно добивала пленку, чтобы потом проявить. Можно, конечно, было обрезать пленку в темноте, и дощелкать потом оставшийся фрагмент на разные нужности, но там оставался хвостик в несколько кадров, и смысла заморачиваться не было, поэтому Метёлкина просто использовала все кадры на себя.
— Сан Саныч, вот глянь, — Валентин показал мне одно любопытное фото.
— Что там?
Загоруйко подвинул мне снимок.
— Ну и? — чесал я затылок. — Что тут необычного?
— Книга…
— И что?
— А ты на заголовок ее посмотри, — Валя ткнул пальцем на обложку. — Вот, возьми лупу, приглядись.
— О-па… — от увиденного аж волосы шевельнулись на затылке. — Интересно… И что это за книженция такая? Ну-ка переведи. Как у тебя с буржуйским? Шпрехаешь?
— Это «Фауст» Гёте, — кивнул Валя, — причем издание на немецком языке. Книга явно привезена из Германии. То есть оригинал, не переводной экземпляр.
— Зачем ее тащить из Германии? — продолжал я вслух размышлять. — Кому на хрен в СССР сдался этот