Это переосмысление опыта овеществления можно проиллюстрировать на примере различий между двумя взаимосвязанными артефактами, одним из 1960-х, другим из 1980-х годов: романом Филипа К. Дика «Мечтают ли андроиды об электроовцах?» и фильмом «Бегущий по лезвию» режиссера Ридли Скотта. В ближайшем будущем, предстающем в романе Дика, одним из самых редких товаров становятся живые животные, поскольку большинство из них вымерли из-за экологического коллапса и ядерной радиации. Крупные корпорации инвестируют в то небольшое их количество, которое сохранилось, и только очень богатые люди могут позволить себе держать какое-либо животное. Удел представителей среднего класса — это промышленно изготовленные кибернетические животные, во многом идентичные настоящим, за исключением того, что они не ведают о существовании человека, не способны к каким-либо реакциям, кроме запрограммированных, и продолжают оставаться в своей основе упрямыми, бесчувственными вещами. Отсюда важная роль, которую играет в романе регулярно публикуемый прейскурант текущих цен на все сохранившиеся виды живых животных («Каталог животных и птиц Сидни»). Дик описывает момент, когда главный герой видит живого енота, выставленного на всеобщее обозрение в офисе робототехнической корпорации:
Первой его реакцией было не удивление, а любопытство. Сразу позабыв о девушке, он тихо подошел к соседнему вольеру. Чем ближе он подходил, тем резче чувствовал запах различных животных, которые стояли, сидели или, вот как этот енот, спали. Рик никогда в жизни не видел настоящего енота… Рик машинально выудил из кармана свой затрепанный экземпляр каталога Сидни и отыскал раздел «Енот». Цены, естественно, были напечатаны курсивом. Подобно першеронам, в данный момент на рынке не имелось свободных для продажи экземпляров ни за какие деньги; каталог Сидни просто регистрировал цену последней продажи енота. Цифра была астрономической.
Сам ценник, цифра в долларах — средоточие острой тоски и эмоциональной пустоты. При всей своей абстрактности продажная цена становится чрезмерно раздутым символом, опосредующим чувство удивления и желание обладать чем-то живым и уязвимым, вроде тебя самого, чем-то, что поможет преодолеть то, что Дик называет «тиранией объекта».
Большая часть его книг — это проницательные размышления о субъективной цене жизни в условиях, когда реальность постоянно подвергается отмене и разрушению. Это выдающийся летописец фантазматического, наполненного товарами мира, отмеченного быстротечностью и утратой. В романах Дика, особенно написанных между 1964 и 1970 годами, обычно прослеживается судьба человека, который отчасти сопротивляется, но чаще всего просто пытается выжить в рушащемся вокруг него мире. Его работы — одни из лучших литературных описаний психологических издержек овеществления, того, что он называет «особой пагубной абстрактностью» в культуре капитализма середины X века. Дик описывает социальное поле, неоднократно воссоздававшееся и модернизировавшееся, но он сохраняет ощущение настоящего как стратифицированного и усеянного обломками и следами жалкого упрямства предыдущих фаз модернизации. В работах Дика мы оказываемся в западне, окруженные вещами, неумолимо обреченными на убогую бесполезность, исподволь превращающуюся в один из атрибутов человеческого существования.
Но отказ капитулировать перед законами вещного существования в «Андроидах» уступает место чему-то совершенно иному в экранизации книги. Повествование о неустанном и мелочном разрушении человеческого опыта превращается в пресыщенное прославление окаменения и «пагубной абстрактности», вызывавших такое неприятие Дика. «Бегущий по лезвию», появившийся в первые годы правления Рейгана и Тэтчер, намечает схему изменившегося отношения к зарождающейся глобальной культуре потребления, которой предстоит утвердиться к 1990-м годам. Не пытаясь проследить за каким-либо расколом между человеческим «я» и этой средой, в фильме приветствуется функциональная ассимиляция индивида в механизмы и процессы расширившегося поля коммодификации. В нем придается эмоциональная достоверность мрачному порогу, за которым технологическая продукция корпораций становится объектом наших желаний и надежд. Фильм визуализировал недифференцированные пространства, где машины и люди взаимозаменяемы, где различия между живым и неодушевленным, между человеческими воспоминаниями и искусственно сфабрикованными имплантатами памяти теряют какое-либо значение. Может показаться, что антиутопическая дезориентация «Бегущего по лезвию» изображает анатомию падшего мира, но уже не осталось никаких воспоминаний, чтобы кого-то могло заботить то, каким он был до падения.
Несколько десятилетий спустя сходная де-дифференциация будет пронизывать большинство областей массовой технологической культуры. Вымышленное представление сновидений как чего-то доступного и объективируемого — лишь часть того контекста, в котором возникает бесконечный спрос со стороны людей на экстернализацию своих жизней в заранее подготовленных цифровых форматах. В гиперэкспансии логики спектакля происходит пересборка человеческого «я» в новый гибрид потребителя и объекта потребления. Если такая личная и, казалось бы, внутренняя вещь, как сновидения, теперь становится объектом изучения продвинутых сканеров мозга и то и дело представляется в массовой культуре как загружаемый медиаконтент, то мало что способно остановить объективацию тех частей индивидуальной жизни, которые перевести в цифровой формат легче. Нам говорят, что каждому — не только предприятиям и учреждениям — необходимо онлайн-присутствие, необходимо быть доступным 24/7, чтобы не выпасть из общества или не потерпеть профессиональную неудачу. Но продвижение этих предполагаемых выгод — прикрытие для перевода большей части социальных отношений в монетизируемые и количественно измеримые формы. Это в равной степени сдвиг индивидуальной жизни к условиям, в которых невозможна конфиденциальность, в которых человек становится постоянным источником данных и объектом надзора. Он копит в себе мозаику разнородных суррогатных идентичностей, существующих в режиме 24/7 без сна, без перерыва, как неодушевленные олицетворения, а не как продолжение «я». «Неодушевленный» (inanimate) означает здесь не буквальное отсутствие движения, а скорее симуляцию освобождения от досадных неудобств, сопряженных с настоящей человеческой жизнью и несовместимых с циркуляцией и обменом. Сенсорное обеднение и сведение восприятия к привычке и спроектированной реакции — неизбежный результат привязки «я» к разнообразным продуктам, услугам и «друзьям», которые человек потребляет, которыми управляет и которые накапливает во время бодрствования.
Некоторые из первоочередных, актуальных и сегодня вопросов, связанных со сном и сновидениями, задал еще Аристотель. Он устоял перед соблазном представить сон как монолитное состояние, прямо противоположное бодрствованию, поскольку спящий продолжает нечто переживать. Он хотел знать точный статус перцептуальных данных, называемых сновидениями. В какой степени они являются продуктами воображения, ощущения или просто физиологических процессов? Аристотель и его современники, как и люди большинства других досовременных обществ, проводили качественные различия между разными видами снов — например, между теми из них, которые, казалось бы, просто отражают эмоции и события недавнего прошлого, и более редкими сновидениями, которые как будто имеют силу откровения или пророчества. При всем культурном разнообразии в понимании снов с древности до 1500-х годов, сновидения тем не менее почти повсеместно считались неотъемлемой частью жизни людей и сообществ. Только с XVII века эта уникальная сторона сна начинает маргинализироваться и дискредитироваться. Сновидения не вписываются в концепции