Глава первая. Место смерти
— Вижу острог! — радостно завопил Кочень, первым въехавший на холмик.
— Ты чего орешь, как кочет[1] поутру, — проворчал Милош, покосившись на Сергея. Кочень был из его «скоморошьей» команды, и Милош полагал, что несет ответственность за его поведение.
— Так это… Острог же. Отдохнем, поедим вкусно.
— И бабы там, — ехавший с Сергеем стремя в стремя Машег послал коня вверх коротким галопом и оказался на вершине на полминуты раньше Сергея.
Оказавшись наверху, Сергей оглянулся. Его отряд растянулся на четверть километра, не меньше. Ехали вразброд, шагом, группами и поодиночке, вели на поводу заводных. Устали… Табунок вьючных вообще отстал. А трое свеев вообще в объезд двинули, чтобы коней лишний раз не утруждать подъемом. И то. Весу в трех нурманах, как в пяти отроках, а коням, даже двуоконь, роздых нужен. Сергей тоже с полудня ехал на заводном мерине, боевого Мара берег.
— Глянь-ка, брат, — Машег подъехал вплотную, тронул за руку, показал туда, где среди травяного моря изогнулась синей лентой речка, на берегу которой притаилась маленькая крепость. — Что видишь?
Сергей глянул. Ничего особенного не заметил. До острога километра три, пожалуй. Это все.
— Дым, — сказал хузарин.
— Дым? — Сергей прищурился. — Не вижу, — честно признался он.
— И я не вижу, — Машег отъехал на пару метров, заглянул в лицо. — То-то и оно, что не вижу.
Теперь Сергей сообразил. Время — к вечеру. Солнце где-то через час сядет. Время ужина. А это значит…
— У тебя глаза орла, — похвалил Сергей.
— А то! — Машег любил, когда его хвалят. — Сбегаю гляну?
У хузарина не один заводной, а два. И оба — арабы-полукровки. Подгон старшины хузарского подворья в Киеве. Хорошо быть сыном главы важного клана. И потенциальным зятем потенциального хузарского посла в Киеве.
— Давай, — согласился Сергей. — Только не нарывайся, друже. Если тебя прихлопнут, твоя родня не простит. Прощай наши скидки на византийские вина! А ты же знаешь, как я люблю сладкое фракийское. Не огорчи меня, брат!
— Ты справишься! — засмеялся Машег, заставил жеребца отгарцевать боком вплотную к мерину Сергея, ткнул побратима кулаком в плечо: — Тем более пиво ты тоже любишь!
И пошел коротким галопом вниз по склону…
* * *
— Тебе не повезло, женщина, — ненавистное лицо с не по-печенежски большими и светлыми глазами — в пяди от лица Ядвары. — Не будь твой муж таким ловким и дай взять себя живьем, ты познала бы мужскую мощь воинов хоревой, воинов Неба. А потом отправилась бы в небесные поля прислуживать ушедшим к Старику храбрецам. Лучшая участь для такой, как ты. Угождать настоящим людям. Я бы и здесь удостоил тебя этой чести. Ты вкусно пахнешь… — Степняк наклонился к ее шее, засопел. — Пахнешь сладко, женщина. И грудь у тебя мягкая, как свежий сыр, и, должно быть, такая же белая…
Ядвара сцепила зубы. Она видела рукоять кинжала на поясе копченого — на расстоянии вытянутой руки. И его грязную коричневую шею — совсем близко. Но она не успеет. Степняк — воин. Она могла бы убить его во сне. Но не сейчас. Да и смысл? Смерть печенега не вернет ей ни родни, ни мужа.
— … Я поставил бы тебя на колени, животом на седло, закинул тебе на спину твои юбки и пахтал бы до самых звезд, прерываясь лишь для того, чтобы подкрепить силу кобыльим молоком. А после этого… — Печенег перестал ее обнюхивать и снова заглянул в глаза, — отдал бы своим десятникам. Эти храбрые воины за день, возможно, успели соскучиться по женской плоти, а если нет, то у меня под рукой целая сотня жеребцов.
Ядвара молчала. Это все, что она могла сделать. Не удостаивать тварь ответом.
— А может, я бы не отдал тебя никому. Оставил себе, и весной твои груди наполнились бы молоком и ты родила бы мне сына. Хочешь, чтобы так стало?
Ядвара молчала.
— Хочешь, — убежденно проговорил печенег. — Многие женщины хотели бы стать моими наложницами. Я — великий воин. Когда мой хан сядет на белую кошму, я сяду рядом. Но тебя уже не будет. Вряд ли хан оставит тебя в живых. А может, и оставит. Сделает из черепа твоего мужа чашу и будет пить из нее кумыс, который ты будешь ему подносить. Но скорее всего, ты умрешь, и смерть твоя вряд ли будет легкой. А знаешь почему? Потому что это здесь, в степи, ты — желанна и красива. А в кочевье, где множество юных и прекрасных девушек хоревой, ты станешь старой и никому не нужной сукой. Ты слушаешь меня, женщина?
Ядвара молчала.
* * *
— Машег возвращается, — сказал Траин. — Что-то он быстро.
Сергей прищурился. Ну да. Сигналит жестом: можно ехать, все хорошо.
Вот только все оказалось ровно наоборот. Совсем нехорошо.
Острог взяли. И, похоже, взяли врасплох, потому что на стенах не дрались. Бились в самом городке. Бились отчаянно и безнадежно, потому что всех мужей, кто встал с оружием, побили в основном стрелами, которые позже рачительно вырезали. Оружие у убитых тоже забрали. Ожидаемо. А вот остальное…
— Место смерти, — пробормотал Машег. — Даже для копченых это чересчур. И непонятно — зачем?
— Согласен, — поддержал Траин. — Зачем резать тех, кого можно продать? Варт, что думаешь?
— Думаю, стоит спросить у тех, кто знает, — мрачно проговорил Сергей.
Он многое повидал, но привыкнуть к тому, что убивают детей, у него так и не получилось. Печенеги действительно вырезали всех. Не исключая и совсем маленьких. Вытягивали из-под лавок, из-под сена — и тут же убивали. Обыскивали каждую щель. Такого даже нурманы не делали. Сергей в своей прошлой жизни лишь однажды встречался с подобной бессмысленной жестокостью. Когда столкнулся с болгарскими богумилами.
Сергей подавил вскипевший внутри гнев. В этом остроге у него не было близких. Среди убитых дружинников