Мы с Воллером сверлим его злобными взглядами.
— Кстати, можно было бы сделать и по-другому, — внезапно раздается в интеркоме тихий голос Ниса. После некоторой паузы он продолжает: — Согласно Форуму, есть такая штука, называется «Версальский режим».
— Это что еще за хрень? — клацает пилот, в кои-то веки озвучивая мои мысли.
— Тогда это было совершенно секретно и потому не фигурировало в рекламных материалах и на опубликованных схемах, однако некоторым знаменитостям из пассажиров перед стартом рассказали о дополнительной услуге, чтобы лишний раз заверить в безопасности на борту. Вроде комнаты безопасности, на них еще была мода в конце двадцатого — в начале двадцать первого века, — слышали про такое?
Мы с Кейном непонимающе переглядываемся, Воллер раздраженно качает головой.
Системщик досадливо крякает в ответ на наше невежество и продолжает:
— Ладно, не важно. Важно то, что носовая секция Платинового уровня оснащена затворами. И вместе с мостиком ее можно изолировать от остальных. Что-то вроде автономного спасательного бота внутри корабля. Секция оборудована независимой системой фильтрации воздуха, гравитационным генератором, запасом продовольствия, воды и всего необходимого. Конечно же, для функционирования необходимы действующие главные двигатели, но…
— И зачем это было нужно? — удивляюсь я. Как-никак на дублирование систем подобным образом требуются огромные ресурсы.
— Версаль, — внезапно произносит Кейн, хмурясь. — Французская революция. «Ешь богатых!»
— Именно, — поддакивает Нис.
— Можно поподробнее? — недовольно бросаю я. История Земли — отнюдь не мой конек.
— Это отсылка к войне четырех- или пятивековой давности. Имущие против неимущих, — поясняет механик. — Упомянутый Нисом «режим» подразумевал дополнительную защиту для богатых на случай чрезвычайных обстоятельств.
Я недоверчиво смотрю на него.
— Другими словами, если откажет основная система очистки воздуха — «удачи всем, кто не мультимиллиардер, а мы тем временем замуруемся с собственным воздухом»?
— Говоря конкретнее, мера была предусмотрена на случай, если менее удачливые на борту решат воспользоваться уединенным положением и восстать, — поясняет Нис. — Все-таки год — срок немалый. И при такой изоляции общественный строй может быстро и вмениться. Но в целом да, ты верно поняла.
— Это отвратительно! — негодую я.
Воллер смеется.
— Не, это просто охрененно! Прислуге надоедает убирать собачье дерьмо, и она устраивает забастовку — ну и что с ними поделаешь? В карцер, если таковой вообще есть, все не поместятся. С корабля их не вышвырнешь, домой не отправишь. На протяжении целого года. Они могут жить как короли с королевами, и их гораздо больше, чем платиновых перцев. — Он, кажется, в восторге.
— Тогда почему они не воспользовались этой «версальской штукой», а сошли с курса? — допытываюсь я.
Внимание пилота переключается на меня, и он принимает насмешливую позу мыслителя: рука подпирает подбородок, взгляд глубокомысленно устремлен к потолку.
— Интересно, что именно ты задала этот вопрос. Потому что мы попросту не знаем. Хм-м… Вот только почему? Почему же мы ни хрена не знаем? Да потому что кое-кто…
Я бросаюсь на Воллера и толкаю его, так что его голова с глухим стуком бьется о стенку.
— Да ты уймешься со своим «черным ящиком» или нет? — цежу я.
— Клэр. — Кейн обхватывает меня за талию и оттаскивает назад. Меня немедленно обуревает порыв устроить общую свалку, однако мне вовремя удается его подавить. Боевой задор сменяется стыдом.
— Я спокойна. — мгновение спустя выдавливаю я и уворачиваюсь из успокаивающих объятий механика.
— У нас все равно нет кода, — рассуждает вслух Нис. — Он известен только «Сити-Футуре»… точнее, теперь «Веруксу».
Картинно скривившись от боли, Воллер потирает затылок. Я знаю, что он ломает комедию, и все равно меня продолжает захлестывать стыд — словно разделась перед всеми догола. Я потеряла контроль над собой. Такого со мной никогда еще не случалось. Впрочем, сегодня впервые за двадцать с лишним лет я увидела мертвую маму. Точнее, думала, что увидела.
«Не пригодна для командного состава». Штамп в моем досье. Клеймо.
Возможно, они были правы.
— Нис, ты бы перешел к делу, пока кэп меня не прибила. — Смотрит Воллер, однако, на меня — смотрит и ухмыляется, довольный, что спровоцировал вспышку. Потому что он козел. Впрочем, он может быть козлом, который говорит дело. Сама я уже ничего не понимаю.
Зажмуриваюсь и с силой растираю виски от боли, разбухающей где-то в центре головы.
— Думаю, мы вполне могли бы это сделать, — тараторит системщик возбужденно. — Очистить Платиновый уровень и капитанский мостик от… прежних обитателей. Запустить диагностику систем спасательного бота. Проверить корабль на предмет известных биологических загрязнителей, просто на всякий случай. Воздух и воду, естественно. Хотя я не заметил каких-либо признаков эпидемии или чего-то подобного — рвоты, симптомов болезней и так далее. — Он так и продолжает разговаривать сам с собой. — Ну и, разумеется, нужно убедиться, что главные двигатели все еще обладают достаточным запасом…
— Нис. — Даже Кейн явно теряет терпение. — Да о чем ты говоришь-то?
— О! — словно бы приходит в себя системщик. — Я имею в виду, мы могли бы изолироваться. В «Версальском режиме». И привести «Аврору» обратно сами.
11
Когда ты единственная живая среди мертвецов, тишина становится иной. Обволакивающей, тяжелой. Проснувшись в медицинском модуле на Феррисе — в то последнее утро, когда еще оставалась надежда, я лежала взмокшая после жара и ошалевшая от звона в ухе, который впредь станет моим неизменным спутником, — я заметила разницу сразу же. Хрипы затрудненного дыхания матери пропали. Пропали голоса и шаги в коридоре. И никаких приступов надрывного кашля — ни поблизости, ни в отдалении, — что беспрерывно оглашали станцию многие недели.
Только тяжелая, неестественная тишина, нарушить которую, казалось, не в силах было ничто — ни мои рыдания, ни неуверенные шаги по переходам между модулями, ни мольбы отозваться.
Только через несколько дней до меня стали доноситься тихие отрывистые звуки. Один-единственный шажок в темноте, из блоков и переходов, где остались одни трупы. Шуршание ткани о кожу при движении. Нестройный шепот, едва пробивающийся сквозь завывание системы фильтрации воздуха. Раздающееся снова и снова мое имя. «Клэр. Клэр. Клэр». Хихиканье Бекки, зовущей играть.
И мама, втолковывающая мне, что нужно сделать для спасения, хотя ее неподвижное опустошенное тело лежало и медленно разлагалось на полу медицинского модуля.
Я была в одиночестве — только не совсем полном.
В моем досье приводится официальный диагноз, поставленный после спасения: чрезвычайно тяжелая форма посттравматического стрессового расстройства, осложненного слуховыми и зрительными галлюцинациями.
Только я знаю, что медицинское заключение было неправильным. И остается неправильным. Ведь я была там. И мне лучше знать, что я слышала и видела.
И потому от одной лишь мысли о добровольном участии в подобном испытании у меня