— Хочешь совет? Оставь всё, как есть. Начнешь сейчас дергаться — только хуже сделаешь. Твоя смерть ничего не изменит.
— Да пошел ты с такими советами, товарищ капитан.
— Как знаешь. Я тебя предупредил. Только ты сперва о последствиях подумай и варианты просчитай. Вероятность оказаться на его месте очень велика. А из соседней камеры помогать Егору будет весьма затруднительно.
Юля пристально посмотрела на Коргина долгим внимательным взглядом словно пытаясь проникнуть в его мысли и неожиданно улыбнулась.
— Ладно, разберёмся. Поехали, Никита Александрович.
Москва.
Истёртые тысячами ног, бетонные ступени с множеством мелких и крупных сколов, тяжеленые металлические двери, тесные лестничные клетки, затянутые со всех сторон в мелкую сетку, и бесконечные коридоры, насквозь пропитанные зловонным запахом, а ещё ужасом и безнадёжным, обречённым отчаянием — это всё было таким привычным и знакомым. Внутренняя тюрьма НКВД. За последний месяц Егору приходилось бывать здесь очень много раз. Он даже ночевал тут как-то, прямо в кабинете, заработавшись и потеряв чувство времени.
Но тогда всё было по-другому. Тогда он, лейтенант госбезопасности, наделённый самыми широкими полномочиями, мог в любой момент покинуть это страшное мрачное здание. Именно возможность беспрепятственно выйти отсюда и была той привилегией, которую он по-настоящему смог оценить только сейчас.
Теперь с этим были большие проблемы. Никто его так просто не отпустит. И то, что ему удалось несколько дней назад выйти отсюда, проведя в камере всего лишь одну ночь, сейчас казалось каким-то странным недоразумением.
Массивная железная дверь камеры громко лязгнула металлом за его спиной, противно скрипнул ключ, приводя в движение древний механизм замка и глухие, почти не различимые, звуки удалявшихся шагов постепенно стихли.
Егор осмотрелся. В точно такой же камере он недавно уже провел несколько полных тягостных раздумий часов. И вот опять… Но в это раз скучать ему не позволили. Не прошло и получаса с тех пор, как он переступил порог своей камеры, и вот он уже сидит на привинченном к полу табурете в комнате для допросов и даёт показания.
На свет Божий извлекли старую, ещё львовскую, историю с нападением на отделение милиции и побегом из-под стражи. Военюрист второго ранга с интересной фамилией Болтун, судя по всему, был проинструктирован и скользких тем избегал. Да и вообще, весь этот допрос был скорее для проформы. Так, театр одного актёра и не более того. Егор прекрасно понимал, что от него уже ничего не зависит, поэтому, насколько смог, самоустранился от участия в этом спектакле. Болтун не возражал. Он быстро заполнил необходимые бумаги, откашлялся, и тихим монотонным голосом предъявил Егору обвинение по статьям 58−8, 59−3, 73−1.
Егор, не успевший ещё освоиться в современном Уголовном Кодексе, попросил разъяснений. Из длинных официальных формулировок он понял, что речь идёт о террористическом акте, направленном против представителей советской власти, о бандитизме, связанном с нападением на советские учреждения, и ещё что-то там про насилие над личностью представителя власти. С предъявленным обвинением он был категорически не согласен, но его мнение здесь никого не интересовало, поэтому он оставил его при себе. Затем, Егора поставили в известность о том, что его дело будет рассмотрено военным трибуналом Московского военного округа, и отправили обратно в камеру.
В эту ночь Егор так и не смог заснуть, что в его положении было, в общем-то, неудивительно. А рано утром всё тот же Болтун ознакомил его с приговором. К большому удивлению Егора, жизнь ему сохранили, отмерив десять лет исправительно-трудовых лагерей с поражением в правах и конфискацией имущества. Последнее его сильно позабавило, так как имуществом он как-то не успел обзавестись. Ну а такие мелочи, как потеря специального звания «лейтенант госбезопасности» его и вовсе не заботила. Да и вообще, приготовившись к расстрелу, он встретил этот приговор с чувством огромного облегчения, не успев ещё осознать в полной мере грядущую перспективу.
Неповоротливая машина правосудия, должно быть, ускоренная чьим-то грозным приказом, в его случае работала с поразительной быстротой. Уж Егор-то знал, сколько времени здесь длится следствие, да и ожидание суда могло растянуться не на один день… Но потом, всё и вовсе закрутилось просто с какой-то невероятной, фантастической скоростью!
Начальнику отдела конвойной службы НКВД СССР
полковнику тов. Рыбакову
Копия: Начальнику внутренней тюрьмы НКВД СССР
капитану гос. безопасности тов. Миронову
Копия: Начальнику Сухановской тюрьмы НКВД СССР
лейтенанту гос. безопасности тов. Ионову
Срочно отконвоируйте в четырёх тюремных вагонах 320 заключенных из внутренней и Сухановской тюрем НКВД СССР в гор. Саратов.
Во время этапирования изолировать заключенных Александрова С. М., Иванова Е. Н., Светлова А. И., Скрипченко П. Н. и Хейфец С. Л. Для конвоирования вышеперечисленных лиц создать особый конвой согласно должностной инструкции.
По прибытии в Саратовскую тюрьму заключенных передать в распоряжение местного управления железнодорожного строительства НКВД.
Исполнение донесите.
Начальник Тюремного отдела НКВД майор гос. безопасности М. Никольский.
После стандартной процедуры обыска, Егора, вместе с парой десятков таких же бедолаг, затолкали в обычную полуторку с металлической будкой, на которой, вероятно с целью конспирации, было написано «Хлеб». После часа езды, грузовик остановился и шум мотора стих. Сразу же стал слышен лай нескольких собак и чьи-то негромкие голоса. Дверь распахнулась, и тут же раздался грубый повелительный крик:
— На выход.
Спрессованные теснотой автозака в единый организм люди зашевелились. Кто-то спрыгнул на землю, и тот же голос открыл счёт. Егор вышел последним и оказался двадцать четвёртым. Его попутчики уже сидели на корточках, растворившись в огромной разношерстной толпе, которую редкой цепью окружала ощетинившаяся винтовками охрана. Несколько собак рвали свои поводки, заходясь злым кашляющим лаем. Егор несколько замешкался оглядываясь, и тут же, получив чувствительный толчок прикладом, присоединился к остальным. Сразу же подъехал следующий «хлебовоз».
Было довольно холодно. Егор мысленно поблагодарил Бога за то, что четвёртого октября их всех перевели на зимнюю форму одежды, иначе бы он тут мигом околел.