Павел Семенович умолк. Его коллеги удивленно переглянулись.
– Ты всегда отличался экстравагантностью идей, – с досадой сказал вспотевший и раскрасневшийся Алексей Вадимович. – Реализовывал их, признаю, с пользой для дела.
Но твоя приверженность древней фармакологии странновата, как игры взрослой женщины с куклами. На дворе не эпоха Гиппократа и Эмпедокла или Парацельса, а середина двадцатого века! Медицина шагнула далеко вперед. А с побочным эффектом надо примириться. Большая цель оправдывает малые потери, – главврач посмотрел на Сергея. – Не так ли, юноша?
Сергей пожал плечами и простодушно улыбнулся.
– Насчёт медицины не знаю. С детства здоров, как бык. А о жизни вообще один мой кореш, молодожён, сказал: «Семья – это большая радость, а мои друзья-подружки – радости помельче, но я ими тоже дорожу. И не собираюсь терять одно ради другого. Меня устраивает всё вместе».
– У вашего приятеля губа не дура, – усмехнулся Свечкин, тяжело поднимаясь со стула. – Хочет, чтоб и волки были сыты, и овцы целы. Но рано или поздно чем-то придется пожертвовать… Ладно, идёмте. Дамы заждались.
В начале сентября Балашов прибыл в Москву по служебным делам. Как всякий житель Камчатки, он прихватил в дальнюю дорогу балык лосося и красную икру. Деликатесы предназначались товарищу по институту Николаю Фомину. В Домодедово, спускаясь по трапу самолета, доктор оступился и, судорожно схватившись за поручни, резко вывернулся всем телом. Острая, как игла, боль пронзила правую ногу от бедра до пятки.
Конец ознакомительного фрагмента.