Виктор Гросов
Ювелиръ. 1809
Глава 1
Эрфурт, Тюрингия.
Двумя месяцами ранее, Октябрь 1808 г.
Октябрь 1808 года превратил захолустный тюрингский Эрфурт в переполненную коммуналку для коронованных особ. Город трещал по швам, не в силах переварить это величие. Сонные бюргерские улочки, привыкшие к скрипу телег с капустой, дрожали от грохота карет и копыт кирасирских лошадей. Бонапарт, находясь в зените могущества, созвал сюда всю Европу на свой бенефис. Воздух пропитался ароматом дорогих французских духов и едкой гарью бесконечных приветственных салютов.
Александр I, главный трофей этого политического цирка, ощущал себя редким зверем в золоченой клетке. Стоило ему сделать шаг, как за спиной вырастала «почетная стража» — пестрая толпа немецких королей и герцогов, готовых при виде Наполеона сложиться пополам, демонстрируя чудеса акробатического лакейства. Каждое их подобострастное движение и взгляд били по самолюбию русского царя. В ответ Александр лишь демонстрировал свою фирменную, мягкую улыбку. Византийская школа: улыбайся врагу, пока ищешь место для кинжала.
Вечерами пытка продолжалась в театре. Зал, метко прозванный Талейраном «партером королей», сверкал бриллиантами и орденами, пока на сцене выписанная из Парижа труппа «Комеди Франсэз» мучила классику. Давали «Эдипа». Сидя в императорской ложе, Александр изображал восторг, хотя картонный пафос Вольтера вызывал у него тоску. На фоне кровавой каши, заваривающейся в Испании, эти театральные страсти выглядели дешевым фарсом. Игнорируя сцену, царь демонстративно, нагло, флиртовал с мадемуазель Жорж. Вся Европа знала, чью постель греет эта красавица, и тем острее была игра. Бонапарт, перехватывая эти взгляды, снисходительно щурился.
Развязка наступила в кабинете Наполеона, во время церемонии обмена личными дарами. Лишних удалили, оставив только тех, кто умеет молчать. Бонапарт был щедр, как и подобает хозяину мира. Севрский фарфор, расписанный лучшими мастерами, и парадная шпага, эфес которой ломился от бриллиантов. Вещи безупречные, дорогие и… скучные до зубовного скрежета. Стандартный набор «люкс» для дикарей с востока. Демонстрация кошелька, а не вкуса.
Александр выдержал паузу. Адъютант водрузил на стол тяжелый ларец из черного эбенового дерева.
— Скромный сувенир от наших умельцев.
Наполеон приблизился, едва скрывая вежливую скуку. Очередная малахитовая глыба? Медведь с балалайкой из яшмы? Щелчок замка, крышка откинулась. Внутри, утопая в черном бархате, лежал шестигранник. Идеальная геометрия, полупрозрачное нечто, прошитое золотыми венами. Никаких видимых стыков, петель или замочных скважин. Монолит, хранящий в себе застывший медовый свет.
— Любопытно, — бросил корсиканец, наклоняясь ниже.
Тепло человеческого дыхания сработало как триггер. «Улей» отозвался. Золотистые прожилки налились внутренним светом, а пространство кабинета наполнил едва уловимый, отчетливый запах разогретого воска и летнего луга. Маска скуки на лице императора треснула.
— Позвольте.
Александр взял у адъютанта флейту. Три короткие, кристально чистые ноты. Акустический ключ вошел в невидимый замок.
Раздался мелодичный перезвон, похожий на вздох стекла. Шесть граней, казавшихся единым целым, плавно, без малейшего скрежета, разошлись лепестками, открывая сердцевину.
Император аж рот раскрыл. Забыв о протоколе, Бонапарт едва не уткнулся носом в механизм. Его разум лихорадочно искал разгадку. В центре композиции, на цветке с шестью лепестками, сидела пчела — его личный символ. Вырезанная из гелиолита, она горела изнутри мириадами искр, словно живая.
— Зажгите свечи, — голос Александра вернул к реальности.
Слуги метнулись к канделябрам. Стоило пламени озарить комнату, как цветок преобразился. Мирный, травянисто-зеленый оттенок исчез, уступив место густому, багрянцу. Кровавый подбой войны.
Наполеон выпрямился, глядя на подарок новым взглядом. Монолит, открывающийся только гармонией. Его символ, сидящий на цветке, меняющем окраску в зависимости от освещения — от мира к крови. Дьявольски изящно. И технология… Акустический резонанс вместо ключа. «Русская мозаика», подогнанная с изумительной точностью, создающая иллюзию цельного камня. И этот камень — александрит, — как он потом узнал, использован здесь как жесткое политическое заявление. В Париже так не умеют. Там шлифуют камни, а здесь вкладывают в металл философию. Коленкур не врал. Это был ответ на весь этот эрфуртский спектакль, на дрессированных королей, на интрижку с мадемуазель Жорж. Изящный щелчок по императорскому носу, от которого звенело в ушах.
Несколько дней спустя Эрфуртский дворец решил окончательно добить гостей роскошью. Давали большой бал. Огромный зал, похожий на внутренности драгоценной шкатулки, задыхался от жара тысяч восковых свечей. Под сводами гремела музыка, и в этом душном мареве кружился в вальсе «Священный союз» в полном составе. Лучшие фамилии Европы, сверкая бриллиантами, старательно изображали веселье.
В эпицентре этого людского водоворота, словно неподвижная ось колеса, находился Наполеон. Танцы его не занимали — слишком много лишних движений. Заложив руку за борт мундира, он методично обходил зал, разрезая толпу. Остановившись возле группы баварских офицеров, император брезгливо указал на их ботфорты, бросив какую-то казарменную остроту. Немцы, давясь от унижения, загоготали, демонстрируя собачью преданность, но Бонапарт уже потерял к ним интерес. Он шел дальше, оставляя за собой шлейф из страха, восхищения и тихой ненависти. Хозяин зверинца проверял клетки.
Однако за маской всевластия скрывалась заноза. Подарок русского царя. Эта проклятая «пчелиная сота» не выходила у него из головы. Для его ума, привыкшего раскладывать мир на понятные вещи, этот предмет был вызовом. Щебнем в сапоге. Ему нужно было вернуть контроль. И сделать это публично, при свидетелях.
Цель обнаружилась у окна. Александр вел светскую беседу с королем Саксонии. Русский «Сфинкс» улыбался, кивал, но взгляд его голубых глаз скользил поверх голов, выискивая в толпе мадемуазель Жорж. Момент был идеальным.
— Ваше Величество! — голос Наполеона заставил музыку увянуть. — Подойдите же, дорогой брат!
Музыка прекратилась. Ближайшие пары замерли, боясь пропустить хоть слово. Александр, изящно извинившись перед саксонцем, двинулся навстречу. На его лице застыло выражение вежливого любопытства. Наполеон, не позволяя ему опомниться, по-хозяйски взял его под руку, превращая интимную беседу в выступление на форуме.
— Господа! — он обвел взглядом притихших немецких князей, выстроившихся в полукруг. — Я хочу поднять этот бокал за гений земли русской!
Тишина стала звенящей. Сотни глаз впились в двух императоров — корсиканского выскочку, перекроившего карту мира, и наследника византийских традиций.
— Дорогой брат, — Бонапарт развернулся к Александру. — Я до сих пор нахожусь под впечатлением от работы вашего мастера. Этот «Улей»… истинное чудо механики. Скажите, как имя этого самородка? История должна знать своих героев.
— Его имя — Григорий Саламандра, — Александр позволили себе легкую улыбку. — Мастер из Петербурга.
— Григорий… — Наполеон покатал имя на языке, словно пробовал дешевое вино, и картинно возвел глаза к лепнине потолка. — Один. Один-единственный на всю вашу необъятную, бескрайнюю