Сергей Цветков
Последняя война Российской империи
От автора
Едва ли нужно подробно останавливаться на значении Первой мировой войны в европейской и российской истории. Это была политическая и культурно-духовная катастрофа цивилизованного мира, которая обусловила всю дальнейшую историю ХХ столетия. Она похоронила надежды на возможность бесконфликтного поступательного прогресса человечества. Сочетание исторической неотвратимости и психологической внезапности мировой катастрофы стало главным потрясением для ее современников и важнейшим уроком для политической элиты ведущих мировых держав второй половины XX века.
Как известно, именно изучение истоков Первой мировой войны удержало президента Кеннеди от эскалации конфликта во время «Карибского кризиса» 1961—1962 годов. Он чрезвычайно ценил Барбару Такман и ее «Августовские пушки».
В наше время, когда политики и журналисты все чаще поговаривают о неизбежности Третьей мировой войны, исторический опыт также может помочь нам всем не переступить ту черту, когда катастрофа становится неизбежной.
Вместе с тем никто не будет спорить, что в нашей стране Первая мировая – это воистину Забытая война. Если на Западе память о ней увековечена в тысячах обелисков, мемориалов, книг, фильмов, то у нас имеется всего несколько памятников на всю страну.
Еще хуже дело обстоит с образным восприятием этой войны. Скажем, образы Великой Отечественной знакомы нам с детства – силуэт Т-34, Знамя Победы, изрешеченный снарядами и пулями Рейхстаг, «Вставай, страны огромная» и т.д. А что всплывает в памяти при словах «Первая мировая война»? Скорее уж Ремарк с его знаменитым романом. Огромный, тысячеверстный Восточный (русско-германский и русско-австрийский) фронт до сих пор словно погружен в небытие.
Я ставил перед собой задачу создать запоминающийся образ этой практически неизвестной у нас войны.
Сергей Цветков
Часть первая. Шаги Командора. 1878—1914 годы
I
В течение XIX столетия Европа сделала самые размашистые шаги в своей истории на пути цивилизации и прогресса.
Повседневная жизнь большинства людей за это время претерпела невероятные изменения. Европеец, родившийся, скажем, в 1815 году и доживший до 1900 года, сходил в могилу с ощущением того, что прожил свой век в двух разных мирах.
В дни его юности путешественник, отправлявшийся с почтовым дилижансом на сравнительно небольшое расстояние, – например, из Бремена в Лейпциг (около 300 км), – прибывал в пункт назначения к вечеру четвертого дня, чувствуя себя совершенно разбитым. Поиски гостиницы оборачивались неприятными блужданиями в кромешной тьме городских улиц, лишь кое-где слабо освещенных тусклым светом коптящего фонаря. Обретя, наконец, ночлег, он поднимался к себе в номер и пытался зажечь сальную свечу при помощи кремня. Когда ему это удавалось, руки его обыкновенно бывали изранены. Если он хотел отослать письмо или, наоборот, ожидал корреспонденции, то ему приходилось задержаться в гостинице на несколько дней, потому что почтовая карета приходила в Лейпциг лишь дважды в неделю[1]. Примерно так же европейцы жили и путешествовали в предыдущие столетия – во времена «короля-солнце» или Реформации.
Но буквально за несколько десятилетий пространство и время стремительно сжались. Человека окружили вещи, в которых словно воплотились укрощенные силы природы – телефон, телеграф, двигатель внутреннего сгорания, различные электротовары и т. п.
Благодаря железным дорогам и пароходам появилась возможность «добраться до Вавилона и вернуться назад засветло», как пелось в одной английской детской песенке. Если в начале века число путешественников в Германии, Франции и Англии не превышало двух с половиной миллионов, то в 1891 году по дорогам этих стран перемещалось уже 614 миллионов человек. Пересечение государственных границ для частных лиц было совершенно свободным, не нужно было заполнять никаких анкет, не спрашивали даже паспорта – на границе в вагон заходили только таможенники.
Новости разносились мигом. Каждое утро газеты погружали своих читателей в море событий, происшедших накануне на разных континентах: установление французского протектората над Тунисом, провозглашение Румынии королевством, цареубийство в России, открытие Естественно-исторического музея в Лондоне, основание Американского Красного Креста, восстание Махди в Судане…
Простой обитатель городских предместий имел теперь более широкое представление о международной политике, чем сто лет тому назад – первый министр крупного государства. Какая-нибудь гувернантка вела более интенсивную переписку, чем в прежнее время университетский профессор, а торговец средней руки устраивался в отеле с большим комфортом, чем Наполеон в Тюильри[2].
Использование новых строительных материалов и технологий позволило застроить города высотными зданиями и перекинуть через реки стальные арки мостов. Внедрение электрического освещения привело к тому, что для работы в четырех стенах отпала необходимость в дневном свете.
На улицах европейских столиц теперь царил несмолкаемый шум, подобный реву Ниагары. Ежеминутно по ним проносились десятки транспортных средств – нескончаемый поток омнибусов, кабриолетов, трамваев, автомобилей, трехколесных мотороллеров.
По сторонам запруженных мостовых выросли гроздья новых увеселительных заведений, над входом в которые даже ночью сияла электрическая реклама, открылись кинотеатры, появились киоски с газированной водой. Магазины и рестораны неимоверно укрупнились, став настоящими дворцами торговли и чревоугодия, кафе и чайные превратились в «дома» («corner houses», «maisons»).
Европейское общество в целом стало более обеспеченным и гуманным. Резкий демографический всплеск (только в период с 1880 по 1910 год численность населения в Австро-Венгрии выросла на 35%, в Германии на 43%, в Великобритании на 26%, в России – почти вдвое) и расширение колониальных владений привели к увеличению спроса и предложения на товары. Наихудшие условия труда и быта низших слоев населения были смягчены. Малолетние дети больше не работали на фабриках, продолжительность рабочего дня сократилась до 9—11 часов, профсоюзное движение ограничило произвол хозяев предприятий. Вопреки утверждению теории марксизма об абсолютном обнищании пролетариата[3], экономическое благосостояние рабочего класса заметно улучшилось. Налаживание массового производства привело к удешевлению товаров. Теперь семья квалифицированного рабочего могла позволить себе покупку газет, книг, мебели и других предметов бытовой обстановки, по воскресеньям у нее появилась возможность сходить не только в церковь, но в синематограф, цирк, музей, театр. Рост заработной платы был подкреплен законами о пенсионном и медицинском страховании.
Деловой мир почувствовал себя подлинным творцом истории. К берегам бирж приливали, смешиваясь, потоки различных интересов – частных и государственных. Деньги перестали быть сокровищем и стали капиталом. Волна финансовых операций залила все классы и гражданские состояния. Житель большого города мог, не выходя из своей комнаты, заказать по телефону разнообразную продукцию со всего мира или инвестировать свои сбережения в природные богатства и новые предприятия в любом уголке земного шара[4]. Бухгалтерская книга стала Библией общественного богатства.
Одна за другой