Евгений Лукин
Заклятье о двух концах
А закон пущай в шкафу стоит!
М. Е. Салтыков-Щедрин
На углу Ивана Купала и Волховской пребывал в остолбенении мужчина средних лет, невызывающе одетый, с полупрозрачной проплешиной на затылке. Больше о внешности остолбеневшего сказать было нечего, поскольку располагался он спиной к наблюдателю.
Наблюдателя, кстати, звали Глебом Портнягиным. Так случилось, что воспитанник старого колдуна Ефрема Нехорошева как раз проходил мимо и естественно заинтересовался странным состоянием лысеющего гражданина. С чего бы это он? Уж не порчу ли случаем навели?
Портнягин озадаченно хмыкнул и зашёл сбоку.
Как выяснилось, не зря. Было на что посмотреть. Правую кисть незнакомца окутывал сгусток отрицательной энергии. Обычно подобные явления незримы для тех, кто не владеет начатками магии и, стало быть, не способен проникать взглядом в тонкие миры. Здесь, однако, всё обстояло по-другому: кто-то умышленно настроил вибрацию астрала так, что даже простой смертный наверняка различил бы выглядывающее из пиджачного рукава смутное округлое облачко бежевых тонов, от которого временами отлетала белёсая прядка дыма.
Глаза несчастного были, как несложно догадаться, безумны.
Да нет, это не порча, это круче…
«Слышь, земляк, помощь нужна?» — хотел было по-дружески окликнуть Глеб, но не успел — во внутреннем кармане куртки заверещал сотовый телефон. Достал, взглянул. Номер незнакомый. Не иначе кто-то в клиенты набивается. Ладно, послушаем…
— Глебушка!.. — всхлипнул динамик девичьим голосом.
— Адка, ты, что ли? — изумился Глеб.
Давненько не звонила ему бывшая одноклассница Ада Кромешнова, давненько.
— Глебушка, ты меня любишь? — жалобно спросила она.
— А то! — весело ответил он.
Нет-нет, никакого интима у них никогда не было — просто по-другому Ада с мальчиками изъясняться не могла и не умела. Ни тогда, ни сейчас.
— Глебушка, — стонала она. — Только ты! Только ты меня можешь спасти…
— Чего надо? — глумливо перебил он. — Если контрольную списать, то это к Игнату Фастунову…
Шутка воспринята не была.
— Да ты зайди ко мне! Зайди! Сам увидишь!..
— Адрес прежний?
— Да тот же адрес, тот же…
То есть всего-то навсего перейти улицу и нырнуть в так называемую подворотню. Дело в том, что Ада Кромешнова проживала как раз на углу Купала и Волховской. Что ж у неё там, интересно, стряслось?
Глеб Портнягин спрятал сотик и вспомнил о загадочном прохожем с затушёванной правой кистью. Огляделся, однако никого не увидел. Должно быть, незнакомец успел выпасть из столбняка и скрыться в ближайшей арке.
* * *
Судя по обстановке, психическое здоровье Ады за последние два-три года заметно улучшилось. В классе этак десятом, помнится, приключился с ней острый приступ эмо. Потом чёрно-розовые тона прикида сменились просто чёрными, ударилась девочка в готику, а теперь… Глеб оглядел комнату. Могильных крестов, черепушек и прочей кладбищенской символики нигде не видать, зато над изголовьем кровати — пять мужских портретов. Дядьки все на подбор старорежимные и незнакомые. Кроме одного.
Что ж, идеология, как и природа, пустоты не переносит. Разуверится человек в атеизме — тут же уверует в Будду, разуверится в Будде — уверует во Христа… Ну и так далее.
— Ада, а они кто? — полюбопытствовал Глеб.
— Анархисты! — последовал гордый ответ. — Пять великих анархистов!
— Как?! И Лев Толстой тоже?
Вместо ответа она уставила на друга детства изумлённо-гневные глаза, под которыми до сих пор мерещились угольно-чёрные косметические тени — мрачное наследие готики.
— Да! — с вызовом бросила она. — Мистический анархист!
«Ну вот… — подумалось Глебу. — Мы его, понимаешь, в школе учили, а он вон кто, оказывается…»
— Так чего звала-то?
Её личико вновь обрело горестное выражение, глаза потухли. Ничуть не изменилась: либо хнычет, либо лозунги скандирует. Третьего не дано.
— Вон… глянь… — плаксиво пожаловалась она. — На столе…
Портнягин взглянул. Попросту, без колдовства. На краешке стола расплывался белёсый непрозрачный сгусток — копия того, что выпячивался недавно из пиджачного рукава. Отличие лишь в цвете — тот, на перекрёстке, был, помнится, телесных оттенков.
Глеб сосредоточился, открыл третий глаз во лбу и узрел внутри туманного пятна пачку сигарет «Винстон».
— А я не могу… — захлёбывалась Ада. — Не могу я курить вслепую… Мне сигарету видеть надо! А иначе никакого кайфа…
Портнягин понимал уже, что имеет дело с заклятием — и непростым. От квартиры до пересечения улиц метров двести. Это какой же силы должен быть заговор, чтобы покрыть такую территорию!
Тем не менее почему бы и не попытаться расколдовать? Глеб расстегнул сумку, достал тонкую церковную свечу и пластиковую бутылочку концентрированной святой воды.
— Стол закапаю — ничего?
— Да чёрт с ним со столом!
Глеб провёл обряд, причём на удивление успешно: вскоре белёсый мохнатый комок стал прозрачен, прекратил искажать содержимое, а затем и вовсе истаял. С ликующим воплем Ада схватила пачку, выдернула сигарету, щёлкнула зажигалкой.
— Глебушка, ты прелесть! — объявила она, с наслаждением делая первую затяжку. — А сам-то что ж?
— Бросил, — с нарочитой скорбью признался он.
— Ты?! — поразилась Ада. — Это как же?
— Да на спор.
— А с кем спорил?
Глеб усмехнулся.
— С природой…
— А к государству как относишься?
— Никак…
Ада выбросила по-драконьи дым из ноздрей.
— Ненавижу… — прошипела она. — Телевизор смотришь?
— Да у нас его нет.
— У кого «у нас»? Ты женился, что ли?
— Ага! Жди! — огрызнулся Глеб. — «У нас» — это у нас с учителем. С Ефремом Нехорошевым…
— Ты представляешь? — как всегда не дослушав, взвилась она. — Показывают по ящику новости: террорист солдатика расстрелял! Поставил на колени — и в затылок, в упор! А сам матерится! Так вот, выстрел показали, а мат забибикали! Ничего себе цензура? Расстреливай на глазах, лишь бы мата не было…
— Да-а… — Портнягин неодобрительно покачал головой.
— В порнофильме актриса закурила! Так киностудию нашли и штрафанули! А знаешь, за что? За пропаганду табачных изделий! Система! Ненавижу! Ханжи слюнявые!
Вообще-то Глеб никогда не считал Аду Кромешнову шибко умной, а тут заслушался. По делу ведь говорила. Пусть даже эти её слова навеяны были кем-либо из висящих на стенке пятерых анархистов (включая Льва Толстого) — всё равно обличения звучали убедительно.
— А что с художкой делают? — продолжала бушевать Ада, жестикулируя сигаретой. — Включаю, а там актёр наш из оперетты… как его? А! Чёрный-Принц! Эдуард Эдуардович! Который в кино снимается… Гляжу, а у него морда размытая! И знаешь, что оказалось? Оказалось, ляпнул он в интервью что-то не то про администрацию — и с тех пор вроде как не ко двору. А вырезать нельзя — на нём весь фильм держится…
«Ни хрена себе…»